Матка

— Ну я же говорил, с практической точки зрения — там много всяких вещей. Насмотревшись на разные фокусы и неисчерпаемое изобилие, можно здесь много чего изобрести, смастерить, усовершенствовать. Опять же, познавательно. Иногда такая информация попадается, совершенно тебе чуждая, что уже и на себя начинаешь смотреть, как на незнакомца. Ну и в целом, воздействие тех посмертных миров, которые мне доступны, очень интенсивное, тяжеловесное. На меня хорошо влияет, будоражит, так сказать, творческую способность. Однако на других может иначе действовать. Угнетать, или свести с ума.

— А в отношении к смерти изменилось что-нибудь?

— Хе-хе. Ну, с технической точки зрения — можно сказать, да, изменилось. Для меня это обыденный процесс. Я могу сколько угодно умирать и возрождаться. И душу другого человека могу проводить в инстанцию, которая ему полагается. Вот ты сейчас помрешь — я тебя доставлю аккурат до пункта назначения, чтоб ты ненароком не застрял по дороге в каком-нибудь сомнительном заведении. Или ты думаешь, что бандиты, мошенники и несчастные случаи только здесь водятся? Там их тоже хватает.

— А если я лягу в гроб нетления?

— Тогда могу провести тебя с экскурсией, где захочешь.

— Н-да. Спасибо. Как говорится, уж лучше вы к нам.

— Правильно. Все там будем. Меня вот Беля подбивает книгу написать, руководство по грамотному переходу в мир иной — своего рода "Наставление умершему". Только дело это небыстрое. Материал надо собирать. Смерть ведь, по большому счету, штука индивидуальная. Судить по себе здесь — неблагодарное занятие.

— И все-таки, как человек опытный, не хочешь дать простым смертным глубокомысленный совет?

— Как человек опытный, могу сообщить, что самое страшное в смерти не поможет преодолеть ни один ее пробный вариант. Хоть тысячу раз ложись в гроб нетления, самое страшное в реальной смерти — ее необратимость. Когда ты понимаешь, что прошло время отсрочек и апелляций, изменить ничего нельзя, и прямо сейчас тебе предстоит Страшный Суд, самый гуманный суд в мире. Когда приходится оценить прожитую жизнь не как часть воображаемого амбициозного, но незаконченного проекта, а как все, что у тебя есть и будет. Начинаешь понимать, как мало сделано из того, что хотелось, как много набежало ошибок, долгов. И все это кажется непоправимым, роковым. При реальной смерти так оно и есть. А путешествия в загробные миры помогают задуматься лишний раз, взглянуть на свою жизнь, как будто ты и есть бог, который сам себя судит. Это возможно и без гроба нетления. Нужно ценить каждое мгновение своей жизни. Смерть обязательно придет, а жизнь больше не повторится.

(Аэлита Николаева) — А меня Беля просто погружала в нечто вроде транса. Я поначалу ничего не помнила, а потом стали возникать обрывки как бы параллельной жизни. Совершенно другой мир, другая культура, но как будто это тоже я. Потрясающе красивая экзотическая природа: белый песок, апельсиновые деревья, и еще какие-то другие деревья — как горы малиновых цветов… воздух густой, ароматный, ночами небо цвета индиго, звезды золотые, крупные, как фонари… Вспоминаю — и такое безмятежное, возвышенное чувство, как сон… И вот, как будто я там живу. То храм представляется, такой высокий, величественный, как скала, а внутри колонны — как лес, и повсюду знаки, которые я как будто читаю, и они изменяются, словно живые картины… А потом берег реки, которая, как сабля, блестит в лунном свете, темная роща шумит, и пляски вроде священных игр — как будто мы изображаем битву богов, и такая легкость, такое вдохновение во мне, когда я танцую… Ну и еще много разных удивительных картин, про которые рассказывать не буду, но все урывками. И вот однажды эти две реальности как бы соединились.

Как будто я иду по длинному коридору, а рядом — человек в длинной накидке вроде монашеской; и, хотя его лица не видно под капюшоном, я знаю, что это — мой учитель. И помню, что прошла долгое обучение в храме — испытания в специально построенных подземных лабиринтах с ловушками и хищными ящерами, и шумные поэтические конкурсы, и мистические богослужения, и встречи с неведомыми существами, и путешествия, игры, смех, щемящую красоту мира и жизни, которая открылась мне тогда… и одновременно я помню свою судьбу здесь.

Мы с учителем выходим в широкую галерею, опоясывающую храм. С нее открывается вид на стройную аллею молчаливых каменных статуй, которые провожали ученика, покидающего храм, и позже наблюдали за ним в любом, казалось, пути. Учитель оборачивается ко мне и говорит: