Матрица бунта

Стержневая суть образа Якушкина — это его аутентичность, стихийная избранность, из которой как раз и следует его иной раз жалкость, комичность. Якушкин недостоин своего дара. Темный, пожилой уже человек, бабахнутый бревном на исправительных работах, куда был направлен за хищения, после чего и прозрел всю какую ни на есть правду о немощах человеческих («судимость в паре с шизофренией», как трезво, но не без бравады замечает о нем автор), — куда уж ему до главы значительной «пророческой конторы “Мухомор”», «лицензия № 8841353/69-FW», по всем рейтингам «пророка № 1», от которого пророк № 2 отстает «на десятки пунктов»?.. На этих титулованиях речь наша удивленно обрывается, и мы понимаем, что не в силах сказать о блестящем герое Мейлахса ничего более определенного.

Имени его и то назвать мы не можем при всем уважении к его «коллеге» через годы Якушкину. Внешность героя описана в духе офисной безликости — лысина (понятно, что директор значительной конторы вряд ли буйноволосый юноша), пиджак, слишком туго затянутый галстук. Как в случае с именами, герой лукаво манит нас узнать его получше — хотя бы украдкой, отраженным, и тут же издевательски описывает свои «смутные отражения, по которым было невозможно восстановить человека».

Собственно, распавшаяся цельность личности пророка — главный нерв книги. Разорваны цель и дело, опыт и ощущения, убеждения и слова, желания и поступки. Текст все время на пределе боли, на грани истерики — меж тем как герой пьет кофе, швыряется мобильниками, клеит официантку; «Сдохни, гад! Сдохни, гад!» — кричит он растираемому в прах окурку, но жалеет спичку, которой не суждено сгореть на грязной мостовой… Герой раздувает свой гнев — и вяло удивляется ему «откуда-то сбоку».

Тайна утраченной органичности героя вынесена в заглавие, которое, как оказывается по ходу чтения, знаменовало не утверждение, а вопрос. Не дар, а задачу. С первых же страниц, а действие занимается вместе с очередным рабочим утром героя, нас пичкают предощущением огромной надорванности сил персонажа, пророчащего не покладая рук. Он выправляет статьи для философского журнала, давит тошнотные позывы при виде микрофонов приглашенных на встречу телевизионщиков, ставит на место зарвавшегося депутата, протеже их конторы, выбивает льготную парковку для сотрудников…

«Пророчье ремесло» профанирует мистерию Пророчества. Статус первого пророка иронизирует над его судьбой последнего интеллектуала. Одно из видений являет герою двойника, главу общества «интеллигентных хлюпиков». Фантомный персонаж толкает циничную речь о новой позиции интеллектуалов в обществе потребления. Тонкое сословие договорилось со стратой политиков о «неформальной, негласной, круговой обороне» против общего врага — потребительской толпы.

В мире нивелированного верха и низа, размывания границ между правым и святотатственным, организмом и человеком, «пророчье ремесло» героя оказалось для него единственным способом не дать добраться до себя антикультурной, безмысленной актуальности. Это профессиональный интеллектуал — в роли рейтингового Пророка. Ремесленник духа, герой оформляет ломкие, бесполезные, беспомощные свойства своей души в продукт. Расчищает рыночную нишу — резервацию власти и самореализации для таких, как он сам. И в этом смысле он насчитывает в своих литературных предках не только знахаря Якушкина, но и другого известного маканинского героя — замолчавшего писателя-«агэшника» из романа «Андеграунд, или Герой нашего времени». В своем опыте Пророка № 1, «успешно толкающего свои проповеди, как удачливый биржевой игрок толкает ценные бумаги», герой Мейлахса пытается скрыться от явленной Маканиным безальтернативности интеллектуального подполья.

Реализовавшаяся способность героя влиять на толпу — на самом деле месть за свою беспомощность. Исключенный из круга интересов потребительского общества, интеллект решает преподнести себя в качестве новой общезначимой потребности — пунктом в списке покупок, галочкой в графике досуга. Пророк № 1 сумел найти последнюю пустовавшую нишу в храме тотального комфорта. Ею оказалась истина.