Матрица бунта

В расколдованное время, когда одно не более правильно, чем другое, и уже затруднительно выбрать одну из числа известных к настоящему дню религий, — в это время, казалось бы, пророка не очень-то ждут, как не ждут Деда Мороза повзрослевшие дети. Ведь пророк претендует на возмутительную легитимность высшей правоты. На единичное представительство от имени незримого. Пророк — «Дед» с не заработанным и не купленным, а с ниспосланным — с самого неба в его мешок — подарком. Дед, меченный чудом. Чудо и есть праздничная ипостась Откровения, а Дед в гостях — репетиция встречи с вещью-в-себе. Взрослея, мы упускаем из виду спасительный смысл волшебства. Подарок перестает быть знаком благословения, а фигура Деда лишается пафоса единичности и неподдельности, дробясь в нашем восприятии на множество муляжных специалистов по развлечению и поучению детей. Прагматизм нашего комфортного сотрудничества с верами, идеями и учителями как специалистами по утешению — чем не аналог вызова на дом ряженого волшебника?

Но откуда в нас это остаточное замирание сердца — перед образом несущегося к нам в голубом вертолете вестника нового года, новой жизни, новой судьбы? Почему горазды расшибить физиономию «апостолу» чужого кумира? И играем в фабрику звезд, надеясь однажды угадать, отличив того, кто заведомо избран (не нами)? Массы бредят звездой, как элита — гением. Эпоха тоскует по аутентичности Дедовой бороды.

Эта тоска — ростки новой жажды, новой надежды, которые только-только начинают пробиваться сквозь рубежную усталость. Прошедший решительный век задавил наследников колоссальностью разочарований. Завершение тысячелетних исканий европейской цивилизации, кризис непреложной для недавнего времени идеи гуманизма, скомпрометированность утопий, прерванность традиций, сжигание святынь… Знаменитая система воззрений на историю человечества, выстроенная Карлом Ясперсом в работе «Истоки истории и ее цель» (1948), выглядит актуальным средством опознания современной эпохи. Не наложить буквально кальку наблюдений философа на окружающую реальность, но говорить о ней его языком — просится. «Ось» для нас не столько историческая модель, с которой тягаемся срифмоваться, сколько точная метафора происходящего. Мотивы осевого брожения и осевой шанс выбродить нового человека — спасительную и тревожную ясность такой задачи вносит в наши рубежные блуждания Карл Ясперс.

Мы живем в эпоху скрытого разброда, смысловой безопорности. Мы ритуально проживаем опыт великой исторической катастрофы. В уменьшенном, можно сказать, сценическом масштабе. Но — не играем. Потому что — пусть размахом нам не равняться на гибель доосевой архаики, на преломление мифов в мировые религии, на первый прорыв мысли за пределы видимости, к представлению об абсолютном — решающее, смыслообразующее для эпохи крушение прочности мира случилось. «Расколдованность» и есть катастрофа обрушения старых «мифов» — в нашем случае идей и вер, наработанных за века европейского триумфа, — как гарантов смысла, содержательности, вдохновенности нашей жизни.

Но время «оси» — это не только разброд. Обретенная, по Ясперсу, в осевую эпоху способность к рефлексии, оценке, экспертизе знания послужила не только развенчанию. Это было крушение ради создания кардинально нового. Для Ясперса — прежде всего нового человека. И в этом тоже — преемственность ритуала осевого брожения. Главным итогом прошедшего века, как это чувствовал из его середины сам Ясперс, стал вопрос о сохранении существа человечности. Человеческого образа не в биологическом — духовном смысле.

На наших глазах созревают брожение и упование нашей оси времени, наше взыскание новых путей спасения и нового откровения о человеке. Современные писатели, обращаясь к теме благословенного пророчества, пытаются выяснить: на что теперь уповать? И — уловить, по чьей вине мы обманулись в прежних своих надеждах — кумирах, пророках, вождях, учителях и учениях.

Пророческий сюжет и есть размышление о способе обретения действенной правды как опоры жизни человека.

В метафорическом смысле любые годы ценностного разброда нам современны. Излет советской эпохи в повести Владимира Маканина «Предтеча», и октябрьская революция в романе Михаила Левитина «Поганец Бах», и одна из древнейших революций — дискредитация жреческой веры в романе Дмитрия Орехова «Будда из Бенареса» близки нам так же, как дни скорого будущего в романах Павла Крусанова «Американская дырка» и Павла Мейлахса «Пророк».