Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Однако человек, скептически относящийся ко всему этому – киберскептик, – скажет, что не важно, какие чувственные впечатления испытывают люди в виртуальной реальности и как они сочетаются с впечатлениями других людей. Кибермир не может считаться реальным, потому что его не существует в пространстве. Оно существует лишь в голове людей, как вымышленные любовники или Дед Мороз. Но киберзащитник ответит: он существует в пространстве – киберпространстве. Скептик будет утверждать, что киберпространство не реально, а защитник ответит: ага, так в этом вся суть киберпространства. Но скептик не остановится на этом и будет спорить, что нереальное пространство просто не может считаться пространством. Согласно этой точке зрения, киберпространство – это лишь метафора, а само слово – оксюморон.

Даже если предположить, что киберпространство – лишь метафора, нужно отметить, что кибер-скептик считает нахождение в пространстве (пространственность) необходимым свойством реального. Идея здесь заключается в том, что существует лишь один пространственно-временной континуум, и что некоторые наши убеждения и впечатления соответствуют тому, что есть в нем, а другие – нет. Если убеждения (или впечатления) не соответствуют ему, то они неистинные (или недоказуемые). Если объект не обнаружен в континууме, он ненастоящий. Но многие философы отвергали идею пространственности (и материальности, если материальность определяется через пространственность). Ее отвергал даже Платон: он считал, что Идеи (Формы) реальны, но не пространственны. Кант утверждал, что пространство не есть сущность, вещь сама по себе, но инструмент для исследования мира. Получается, некоторые идеи киберзащитников разделяли не только эмпирики, логики и прагматики, но и последователи Платона и, возможно, Канта. А еще постмодернисты (по крайней мере, во многих аспектах).

Платон считал, что Идеи более реальны, чем пространственные материальные объекты. Он приводил для этого сложные аргументы, но вкратце можно сказать, что Идеи вечны и неизменны и именно на них основываются объекты материального мира и наши знания о них. Виртуальную реальность нельзя назвать вечной или неизменной, и она не влияет на наш, несимулированный мир (по крайней мере, пока). Можно ли хоть как-то оправдать утверждение о том, что симуляция реальнее несимуляции? Возможно, если в будущем симулированная реальность сможет оказывать более сильное влияние на наш жизненный опыт и поведение, чем несимулированная реальность, то с прагматической точки зрения это будет так. Произойдет ли это, неизвестно – пожалуй, пару сотен лет придется подождать.

Глава 20 «Матрица», или Две стороны извращения Славой Жижек

Во время просмотра «Матрицы» в местном словенском кинотеатре мне посчастливилось сидеть рядом с идеальным зрителем фильма, а конкретно – с идиотом. Молодой человек лет тридцати по правую руку от меня был полностью поглощен зрелищем и время от времени восклицал: «Вау, так в реальности не существует!»

Я предпочитаю эту наивную увлеченность псевдоинтеллектуальным высокопарным толкованиям, которые проецируют на фильм философские и психоаналитические концепты[92]. Тем не менее нетрудно понять, почему «Матрица» так привлекает людей: это один из тех фильмов, что работают как тест Роршаха, запуская универсальный процесс узнавания. Эффект «Матрицы» подобен изображению на иконах Бога, который всегда смотрит человеку в глаза, под каким бы углом тот ни стоял. Каждый думает, что в глаза смотрят именно ему.

Мои друзья – сторонники Лакана уверены, что Вачовски читали Лакана; последователи Франкфуртской школы видят в «Матрице» Kulturindustrie – отчужденную и овеществленную социальную субстанцию (или капитал), которая подчиняет себе нашу внутреннюю жизнь и питается нашей энергией; адепты нью-эйджа видят в фильме размышления о том, что наш мир – лишь мираж, созданный вселенским разумом, воплощенным во Всемирной паутине.

Постепенно этот ряд доходит до «Государства» Платона. «Матрица» почти что дословно повторяет платоновскую аллегорию пещеры, в которой с рождения закованные в кандалы пленники принимают за реальность театр теней на стене темницы. Важное отличие лишь в том, что, выйдя из заточения, пленники Матрицы обнаруживают не залитое солнечным светом благоденствие, а необитаемую «пустыню реальности».

Главный спор здесь возникает между последователями Лакана и Франкфуртской школы: стоит ли увековечить «Матрицу» в истории как метафору капитала, которая поработила культуру и субъективность, или же она является материализацией символического порядка как такового? Что, если эта альтернатива является ложной? Что, если виртуальный характер символического порядка как такового и есть условие историчности?

Достигая конца света