Матрос Кошка

гром непрерывныхъ выстрловъ снова принимаются люди за прерванную работу.

— Бомба! Берегись!

Но ужъ поздно. Съ шумомъ врзывается какая нибудь лохматка, затмъ слышится предсмертный стонъ десятка человкъ.

— Носилки сюда!

Слово «носилки* произносятся такимъ привычнымъ холоднымъ тономъ, что такъ и кажется, что нужно будетъ нести землю или камни, но не куски окровавленнаго человческаго мяса. И такъ тянется эта тревожная жизнь, изо дня въ день, недлями и цлыми безконечными мсяцами. Люди привыкли уже къ этому, относятся ко. всмъ этимъ ужасамъ совершенно спокойно, зная, что и съ нимъ съ минуты на минуту можетъ случиться тоже, что и съ сотнями другихъ.

Не слаще было и союзникамъ.

Положеніе ихъ войскъ, жившихъ въ палаткахъ, подъ проливными дождями и среди невылазной грязи, было бдственнымъ, они сильно нуждались въ дровахъ, которыхъ не хватало не только для бивуачныхъ огней, но и для варки пищи. Число больныхъ увеличивалось съ каждымъ днемъ.

Французы хоть сколько нибудь заботились о постройк бараковъ, но у англичанъ было еще хуже; у нихъ больные и раненые часто валялисъ безъ всякаго присмотра, не имя лекарствъ и даже пищи. Вс предметы для необходимыхъ потребностей, привозимые изъ Англіи, сваливались въ Балаклав, въ общую кучу и никто не зналъ, что тамъ находилось.

Англійской конницы почти не существовало, такъ какъ она сильно пострадала отъ нашихъ подъ Балаклавой и Инкерманомъ.

Что касается до турокъ, то ихъ положеніе было еще хуже, чмъ остальныхъ союзниковъ. О нихъ положительно никто не заботился; продовольствіе и ихъ одежда были хуже всхъ, и хотя французы и помогали имъ, насколько возможно, но за то англичане поступали съ ними такъ, какъ привыкли поступать споконъ-вку со всми народами, стоящими ниже ихъ въ культурномъ отношеніи. Они просто употребляли турокъ вмсто вьючныхъ животныхъ, нисколько не заботясь объ ихъ пропитаніи.

Турки (войска которыхъ находились при обихъ арміяхъ) кое-какъ терпли, и многіе изъ нихъ, будучи не въ состояніи выносить гнетъ просвщенныхъ мореплавателей, просто-напросто перебгали на нашу сторону.

Такихъ перебжчиковъ къ намъ много появлялось и кром турокъ; появлялись у насъ и англичане, сардинцы (прибывшіе впослдствіи) и даже французы.

Впослдствіи, т. е. къ весн 1854 г., дла ихъ замтно улучшились, у союзниковъ были понастроены деревянные бараки, и даже по всему занимаемому ими прибрежію провели желзную дорогу.

Но несмотря на вс вышеупомянутые недостатки, непріятельская армія превышала нашу во многомъ, какъ своею многочисленностью, такъ и исправнымъ вооруженіемъ. У нихъ были хорошія дальнобойныя ружья, между тмъ какъ пули нашихъ гладкоствольныхъ штуцеровъ часто не достигали своего назначенія.

Въ описываемую мною ночь вылазокъ не было, и только об враждующія стороны изрдка перекидывались между собою орудійными выстрлами.

Далеко впереди нашихъ бастіоновъ, почти передъ самымъ носомъ непріятеля, въ наскоро вырытомъ ложемент залегло нсколько человкъ въ лохматыхъ попа-хахъ, закутанные въ бурки.

Это пластуны.

Темень страшная. Небо заволоклось тучами и накрапываетъ мелкій дождь Молча лежатъ они, устремивъ далеко впередъ свои зоркіе кошачьи глаза.

Воздухъ изрдка пронизываютъ свтящіяся гранаты, освщая собою подобно молніи окрестность. Далеко впереди еле чернется англійскій бастіонъ.

Вотъ кто-то изъ лежавшихъ тихо кряхнулъ и заскрежеталъ зубами. Остальные чуть шевельнулись.

— ІЦо тамъ таке? — раздается чуть слышный шопотъ.

— А бо-жъ не бачишь, що Охраменко вбило!—слышится тихій отвтъ.

И правда: шальная пуля угодила удалаго казака Охраменко въ спину, и тотъ, издавъ только невольный, чуть слышный для посторонняго уха, вздохъ, отдалъ Богу душу.

Тихо приблизились дв темныя фигуры съ носилками, положили на нихъ покойника и затмъ исчезли во мрак подобно привидніямъ.

Опять тихо въ ложемент, молча лежатъ пластуны, неподвижно глядя въ темную даль, и, несмотря на темноту, видятъ все, что длается тамъ впереди.

— Діду!... Чуешь?..—слышатся шопотъ.

Чую,—отвчаетъ сдой усатый пластунъ, вынимая изъ ноженъ кинжалъ. Тамъ, кругомъ гремятъ выстрлы, а кругомъ ихъ, кажется все тихо, и ничто не шелохнется. Но старый «дідъ» давно уже слышитъ привычнымъ ухомъ легкій шорохъ ползущаго человка.

Подобно тигру, тихо подбирающемуся къ намченной имъ жертв, такъ и старый пластунъ, взявъ обнаженный кинжалъ въ зубы и сверкая въ темнот глазами, трогается съ мста и, какъ змя, не издавая ни малйшаго шороха, скользитъ къ предполагаемому врагу. Еще минута, и онъ могучею рукою притискиваетъ къ земл какую-то темную фигуру.

Фигура старается увернуться и, получивъ

наконецъ возможность говорить, гнвно шепчетъ:

— Чортовъ хохолъ! пусти, дьяволъ...

— Кто ты такій?—шепчитъ «дідъ»,выпуская свою жертву.

— Свой... отзывъ «мушкетъ».

— Добре...

Ддъ, спрятавъ кинжалъ въ ножны, ползетъ на свое мсто.

Фигура, отыскавъ уроненную блинообразную шапку и надвъ ее на затылокъ, ползетъ дальше.

Вотъ онъ миновалъ пластунскій «секретъ», приближается къ стнк англійскаго бастіона.

Перелзть ровъ дло одной минуты.