Матрос Кошка

Это совершилось передъ самымъ Инкерманскимъ сраженіемъ, почти наканун.

24-го октября, началось знаменитое Инкерманское дло, хотя для насъ и не удачное, но за то полки столько выказали геройской отваги, что привели въ немалое смущеніе союзниковъ.

Въ такой маленькой книжк всего не разсказать, а пришлось бы исписывать цлые томы, чтобы описать мало-мальски подробно, но не утерплю, чтобы не упомянуть слдующаго эпизода:

Въ пылу битвы рядовой Охотскаго полка (имя неизвстно) выноситъ на себ убитаго французскаго офицера.

Когда къ нему обратились съ вопросомъ, къ чему онъ притащилъ убитаго, солдатъ отвтилъ:

— Это храбрый офицеръ! Онъ на моихъ глазахъ уложилъ троихъ нашихъ и моего капральнаго; я не спускалъ съ него глазъ, и, все-таки добравшись, всадилъ ему въ бокъ штыкъ; въ ту минуту, какъ онъ надалъ, онъ оснилъ себя крестнымъ знаменіемъ. Вижу я, что это не бусурманъ, а христолюбивый воинъ, и потому нужно похоронить его съ нашими. Поступокъ и отвтъ настоящаго православнаго витязя.

А вотъ вамъ тоже подвигъ, но только особаго рода:

Кончился бой.

Истомленныя войска двигаются къ Се-

вастополю отдльными группами, а нкоторые ужъ сильно усталые или изнемогшіе отъ ранъ кучками садятся при дорог.

Откуда ни возьмись, появляется старуха, идетъ она изгибаясь подъ вязанкой дровъ, съ большущимъ горшкомъ и сковородкой подъ мышкой. Живо усвшись между солдатами, она развела огонь, разогрла сковородку и, смазавъ ее постнымъ масломъ, проворно начала печь аладьи!

Быстро исчезаютъ аладьи въ желудкахъ проголодавшихся воиновъ, а старуха печетъ все новыя и приговариваетъ:

— Кушайте, отцы мои, кушайте, дтки Царскіе! Бдные крохоточки вернутъ вамъ силы богатырскія... Кушайте, родные, даръ Божій во здравіе!

Великъ-ли самъ по себ аладушекъ, но тотъ, кто былъ въ дл, самъ пойметъ, что дорогъ онъ самъ по себ, но и дороже каждому чистое материнское сочувствіе.

И никто даже не посмлъ предложить ей плату, отъ которой она наврно бы отказалась.

Посл Инкерманскаго сраженія на бастіонахъ потекла прежняя жизнь, пополамъ со смертью. Часто повторяющіеся штурмы и сраженія никому уже не угрожали, все свелось только на мелкую пер-стрлку и безпрестаннымъ ночнымъ нападеніямъ охотниковъ.

Теперь обратимся къ нашему герою, о которомъ не было сказано еще ни одного слова.

Вотъ траншея (глубокій ровъ, по которому ходятъ на бастіоны), тянувшаяся изъ города среди бастіоновъ. По бокамъ ея темнютъ тсныя землянки.

Подымемся на самый бастіонъ, площадка котораго вся перерезана траверсами (насыпями). На насыпяхъ лежатъ пушки и цлыя пирамиды чугунныхъ ядеръ.

Вотъ землянка, вырытая въ длину человка. Это «квартира» офицера, начальника бастіона.

На свжаго человка бастіонъ производитъ довольно жуткое впчатлніе. Поминутно проносятся надъ головою пули, шлепаются тутъ-же на землю. Вотъ и солдатскія землянки съ нарами человкъ въ пять.

Землянка эта такъ низка, что нужно входить туда согнувшись. Первое что тамъ попадается на глаза, такъ это икона съ теплющимися подъ нею восковыми свчами. Въ землянк совсмъ было-бы темно, еслибы не свтъ отъ свчей.

На нарахъ сидятъ три матроса и играютъ въ карты. Двое изъ нихъ уже ножи-лые, съ большими усами и бакенбардами, третій выглядитъ совсмъ молодымъ, съ маленькими усиками и плутоватымъ выраженіемъ скуластаго лида.

— Ну, подставляй носъ,—говоритъ молодой, держа съ угрожающимъ видомъ въ рук цлую колоду картъ.

— Который разъ уже!—говорятъ черные бакенбарды, защищая ладонью свой органъ обонянія.—Ишь везетъ ему словно жиду!

— Не жалей носа! трунитъ молодой.— Все равно завтра его оторветъ съ башкой пожалуй.

Длать нечего, партнеръ покоряется своей участи, и молодой мрно начинаетъ отсчитывать удары поносу.

Не усплъ онъ отсчитать до пяти, какъ въ блиндажъ (землянку) вбжалъ матросъ.

— Знаете что, братцы?—заговорилъ онъ, садясь на нары.—Давеча ползуны аглицкаго енарала въ городъ повели!

— Въ городъ? — спросили играющіе, бросая карты

— Енаралъ, какъ есть!—сообщалъ новоприбывшій.—И мундеръ на емъ красный, все какъ есть, и усы бриты...

— Можетъ быть и барабанщикъ, — усмхнулся молодой, не выпуская изъ рукъ картъ.

— Чево барабанщикъ!—знаю я ихнее

войско... Вс у нихъ какъ слдуетъ. Шапка большая, мундиръ красный съ вышивкой и безъ штановъ!

Оно извстно, — заговорилъ бакенбар-дистъ, потирая свой покраснвшій отъ ударовъ носъ,—ползуны—народъ аховый. Для него все трынъ-трава.

.— Нашимъ не ухитриться такъ,—сказалъ другой, поглядывая на молодаго матроса.

— Мы и сами любому ползуну носъ утремъ!—отвтилъ тотъ.

— Ну, полно, не похваляйся! Хотя ты и Кошка, но теб не въ жизнь не проползти такъ ловко, какъ ползуны. Вонъ знаю я одного, сдой такой, Даниленкой его зовутъ. Супротивъ его и другіе ползуны ничего не стоятъ!

— Поглядимъ!—молвилъ Кошка, вставая.—Похваляться не буду, а то скажу, что денегъ у насъ на выпивку больше нтъ. . — У меня есть ассигнація, сказалъ Семеновъ, тотъ самый, которому Кошка билъ носъ.—Хватитъ.

— Мало! Приходится занять.

— У кого занять? Не въ городъ же идти, когда туда не пущаютъ!