Матросы

В печке сипели, постреливали доски, захоженные ногами, побывавшие в лужах, под снегом. Жалобно попискивали, будто ожив от прикосновения к ним ленивого, но настойчивого огня; он доберется до нутра; попищат, посипят, а потом вспыхнут…

— Екатерина Гавриловна, куда вы унеслись мыслями? Наше вам почтение! Примите литературу! — Молодой табельщик в вельветовой куртке положил на стел кипу бумажек. — Наряды проверены, прошу, Катенька.

Табельщик — участник вечеров самодеятельности. Его называли «наш Смирнов-Сокольский». Парень и куртку носил бархатную, подражая знаменитому актеру. «И опять-таки все это ни к чему».

— Спасибо, — поблагодарила Катюша, — чего встал? Иди, Смирнов-Сокольский!

Старший Хариохин, ссутулившись над столом, наклеивал в альбом вырезки из газет. Альбом именной, с тиснением, затрепанный в путешествиях по ударным стройкам. В него наклеивались заметки, в той или иной мере прославляющие младшего брата.

Никто не догадывался, что в душе старшего брата постепенно вызревал ядовитый плод зависти. Сегодня он обнаружился. В местной газете Ивана пожурили за сдачу темпов и поставили ему в пример молодежную бригаду Чумакова. Писал бойкий рабкор из комсомольцев. Довольно ухмыляясь, старший Хариохин дважды перечитал заметку и с наслаждением, не торопясь, принялся обрабатывать ее длинными ножницами.

Ему бы следовало чуточку повернуться, и он увидел бы младшего брата, появившегося в дверях конторы по вызову самого начальника. Задержавшись возле десятника, Иван Хариохин издали полностью оценил сладострастные манипуляции своего брата. Проклятую заметку-кляксу он мог опознать даже с высоты колокольни.

— Катенька, — обратился старший Хариохин, — ты не запамятовала? Начальник велел принести ему наряды по нашей бригаде, табель.

— Помню. Сейчас отнесу.

— У нас и опоздания были, и уходы… — как бы невзначай проронил старший Хариохин и хихикнул.

Тут-то не мог сдержаться знаменитый бригадир, угрожающе шагнул к брату.

— Какие уходы? — глаза его недобро помутнели. — Ты что, барбоской подкатываешься под начальство?

— Зачем барбоской? Туда просили, к начальству. Я человек неоткладчивый…

— Полно тебе! С черта вырос, а кнутом не бит! Брось и плюнь! Поклеп бригаде, а ты враз руки с подносом.

— В своем деле никто сам себе не судья, — ядовито уколол старший брат. — Газета — орган, как ее бросишь?

— Брось, я тебе говорю! — властно надавив на слово «я», приказал младший Хариохин.

— Отложить могу, а бросить не имею права. Ишь ты, «утратил былую славу». На всякого славолюбца есть самокритика. Это не то, что было раньше.

Хариохин неожиданно для всех схватил брата за ворот шубейки, так что голова его утонула в овчине, и вытолкнул вон из конторы.

— Ишь ты, как соль-самосадка, под ногами скрипит, а во рту пресно.

— Нехорошо, — запальчиво укорила Катюша, — он старший.

Иван добродушно усмехнулся, подморгнул Катюше:

— Своя семья. Хотим силуем, хотим милуем, хотим по шее накладем. Еще маловато ему подсадил коленом. Его, как зачахлую краску, надо на олифе протереть. Ты только представь себе: третий день терзает. Терпя, и камень треснет.

Хариохин смял досадившую ему заметку и бросил в печку.

— Нет Аннушки, — сказала Катюша, — она бы навела порядок.

— А что мне Аннушка! Постовой милиционер, а? — Хариохин попытался прихватить Катюшу под руку. — За меня любая дамочка босыми ногами встанет на сковородку.

— Любая?

В ответ Хариохин только крякнул и, не испытывая дольше терпения Катюши, прошел в комнатенку начальника, громко именуемую кабинетом. Там, к своему удивлению, он увидел председателя городского Совета и претендента на первое место Доски почета Гаврилу Ивановича.

— Сердечный привет, — великодушно раскланявшись, Хариохин попросил разрешения присесть на один из табуретов, изрядно засиженных и захватанных пальцами.

Свежему человеку в этом кабинете многое показалось бы странным. Стол еловый, без бюрократического стекла и чернильных приборов, стены без плакатов, диаграмм и лозунгов; зато куда ни повернись — образцы: лес, цемент, арматура… Ну пусть эти штуки, куда ни шло. А разве это гоже: красуется, как именинник, безупречно смонтированный санузел со всеми деликатными своими атрибутами, с колонкой, ванной и полом, показательно выложенным темно-багряной шашечной плиткой! Возле табурета, скрипевшего под многопудовой персоной самого хозяина, лежали аккуратно напиленные бруски инкермана, завозного ракушечника и строительных материалов еще каких-то сортов.

— Зачем ты себе быт уродуешь? — Иван Васильевич неодобрительно хмыкнул, не скрывая не только удивления, но и известной доли брезгливости ко всем этим чудачествам начальника участка. — Обожаешь ты представляться пещерным троглодитом. Чего ты добиваешься, размачивая камни?

— Испытываю на влагопоглощаемость, — добродушно ответил начальник участка и старательно полил обтесанные камни водой из железной кружки.

— Кустарь-одиночка. Для чего тогда лаборатория? За что им деньги платим?