Матушка-Русь

Привели по указанию князя высокого гусляра, заросшего бородой. Выпил он поднесенную ему чашу и утерся рукавом. Степенно и не спеша начал он свой сказ. Князь не слушал, обнимая половчанку, а она впилась в гусляра глазами и дрожала.

То не буря соколов
Занесла через поля широкие,
Галочьи стада бегут к Дону великому…

Еще сильнее ерзал Ольстин на лавке, не зная, как отвлечь Ярослава.

— Не слушаешь ты, князь, как в сей былине тебя поносят. «А уж не вижу я власти брата моего Ярослава», — вот как про тебя сказано.

Князь пьяно потряс головой:

— Кто не видит моей власти? Ты не видишь? — двинулся он на гусляра. — Да я тебя!..

Когда появился на княжьем дворе епископ со свитой, Ярослав бил по столу кулаками и вопил:

— В поруб старика, на дыбу! Всех — на дыбу!

Стражники скрутили гусляру руки. Половчанка отбивала его у слуг, молила:

— Где он, мой князь, жив он? Пусть он меня вызволит!..

Гусляра поволокли за терем, и она, цепляясь за слуг, бежала следом.

Ольстин зачерпнул ковшом хмельного меду, выпил, не отрываясь, и рухнул на скамью. Сознание мутилось, он пьяно икал и всхлипывал.

Опамятовался, когда тронул его за плечо бледный, как снег, дружинник.

— Невольница… убилась…

Ольстин схватил его за грудки, отбросил и выбежал… Сказано: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то был бы отвергнут с презрением».

СМЯТЕНИЕ

За всякими заботами позабыл князь о Самошке. Увидел его однажды сидящим возле кузни — не узнать старика: почернел, ссутулился. В кузне хозяйствовала теперь Агафья, делала нехитрые работы, а сам кузнец и к мехам не подходил.

— Жить неохота, — пожаловался он Святославу. — Посмотрю вокруг, сынов вспомню, и душа собакой воет. Уйти бы куда-нибудь, но разве от себя убежишь?

Чем старика утешить? Подумал Святослав о том, что пора сзывать плотников, чтоб подновили стены крепости, и сказал Самошке, что поручает ему быть артельщиком. Кузнец безучастно согласился.

За дело взялся он горячо, собрал мужиков, указал что и как, покричал на Агафью, таскавшую бревна. Но через неделю поостыл, притих, ходил по стройке хмур и молчалив. Плотники стали обращаться за советом к Агафье, и незаметно она стала главой артели.

Стена получилась кривой. Агафья принародно пала князю в ноги, а Самошка хмуро сказал:

— Прости нас, князь, и отпусти за ради бога куда-нибудь на чужую сторонушку. Тоска душу прожгла.

Ушли Самошка с Агафьей среди ночи, бросив открытыми дом и кузню, ни с кем не простившись.

Сказывали случайные люди, что видели их в Суздале просящими подаяние…

И от Путяты никаких новостей.

Святослав жил нетерпением: как откликнутся князья на его «Слово». Не знал еще, что княжьи терема растревожены как ульи, спорят о нем, клянут и возвышают.

Нежданно прибыл важный монах от епископа Порфирия. Стал он обвинять Святослава в смертном грехе еретизма, отступничестве, грозил от имени епископа отлучением и велел каждодневно каяться и стоять молебны в церкви. Угар и чад оставили в душе его речи.

Святослав решил плыть рекою к Игорю, а потом в Киев.

Мимо сосновых лесов течет неширокий Сейм, мимо брошенных деревень, сожженных еще прошлым летом половцами. Пришла пора дождей, и берега были пустынны и унылы. Подумалось Святославу: сумей любить родину в ненастье, а в солнышко ее всяк полюбит.

Бесконечным казался путь.

Жизнь есть дорога. Куда? Может быть, к смерти? Но зачем дан тогда человеку мучительный дар познания и творчества? Напутствовал его когда-то боярин и монах отец Феодор: «Не ходи дорогой предков, но ищи то, что искали они. Отказаться от доброго дела, которое можешь свершить, — значит предать себя». И он искал и сделал все, что мог. И не обрел покоя и веры. Неправду говорят, что бог отделил свет от тьмы и добро от зла, смешаны они друг с другом и неотделимы.

Сказал Христос: «Не мир, но меч принес я в мир. Сын встанет на отца, в семье, где пятеро, трое будут против двух, двое против троих». Во имя чего посеял спаситель рознь меж людьми — чтоб утвердить свое имя силой и страхом?

Святослав ловил себя на мысли, что кощунствует, пытался молиться. Но вместо молитвы стал повторять стих грека Григория Назианзина:

Увы, нет меры, нет конца томленьям,
Увы, все длится странствие житейское
В раздоре с целым миром и самим собою.
Растлился образ божий — дар прекрасный.
Господень образ гибнет! О злодей, злодей,
Ты душу подменил мне, как в огне горю…

Епископу Порфирию просто жить: он ни в чем не сомневается. Сомнение на Руси под запретом. Но не зря сказано: без спору — скоро, да не прочно…

Поздно вечером причалил Святослав у Новгород-Северска. Встретили его как самого дорогого гостя. Ярославна захлопоталась, смотрела на него с удивлением и нежностью: