Мазарини

Но для Мазарини это событие послужило поворотным пунктом в борьбе против затянувшейся болезни – гнойного плеврита. Возможно, если до этого у него и была надежда поправиться, то сейчас ее не стало. Вот как описывает ту ночь секретарь кардинала Ломени де Бриенн: «Проснувшись и увидев, что все охвачено пожаром, я тут же бросился в апартаменты кардинала. Я увидел его, когда он пытался встать с постели, опираясь на плечо капитана стражи. Он был потрясен и безуспешно старался подавить раздиравший его кашель. Наконец ему удалось выговорить: „Где король и его мать? Это конец?“ Я никогда не видел его таким растерянным». Первый министр изрядно наглотался дыма, что обострило течение болезни. Мазарини перевезли из Лувра в его дворец на улице Ришелье.

Джулио чувствовал себя очень плохо, задыхался, его речь часто прерывалась. Положение выглядело настолько серьезным, что у его постели собрался цвет парижской медицины. Докторов было двенадцать. Осматривали они пациента довольно долго. Во время осмотра Мазарини держался с достоинством, стараясь не выдавать своих эмоций, только требовал от докторов побыстрее вынести вердикт. Один из них, Жано, показался ему заслуживающим доверия больше других, и кардинал задал ему прямой вопрос:

– Жано, сколько мне еще осталось жить?

– От силы два месяца, а может, и того меньше, – последовал такой же прямой ответ.

– Так мало… Мне надо успеть позаботиться о своей душе. Всю ночь первый министр Франции бредил словами:

«Жано говорит… Жано говорит…» А наутро, несмотря на слабость, пошел в свой кабинет, сел за стол и начал писать последние распоряжения.

Смерть государственного человека всегда публична. Его последние слова становятся известными, они должны вызывать симпатии священников и друзей, которые являются исполнителями последней воли умирающего – коротких и отрывистых фраз, слетающих с его пересохших губ. Последние слова должны выражать жизненный итог либо квинтэссенцию житейской философии. Но чаще всего умирающему хочется говорить правду.

Перед лицом смерти Джулио Мазарини был мужественным и реалистичным. Посетивший его незадолго до кончины Ломени де Бриенн вспоминал: «Я ожидал увидеть сломленного болезнью человека, а он был тих и спокоен. Это восхитило меня».

Кардиналу было трудно говорить, и окружавшим его казалось, что он специально подбирает слова, чтобы выразиться красиво и подобающим образом. За неделю до кончины Джулио начал вспоминать свою римскую молодость, всех тех, кто помогал ему делать карьеру, кого он любил и ценил. Кардинал также сожалел о том, что не все успел сделать. «Я великий преступник», – признался он своему исповеднику отцу Клоду Жоли в надежде получить прощение от Бога. Наверное, этого он желал прежде всего, поскольку не был уверен в собственной безгрешности, а особенно в тех методах, которые нередко использовал в руководстве государственными делами.

7 марта первый министр получил последнее причастие в присутствии епископов, придворных, высших чиновников и родственников. Около постели умирающего также находились Анна и король. Вечер этого долгого для него дня кардинал провел вместе с Людовиком XIV. О чем они говорили, никто не знает. Слуги лишь подметили, что король плакал. Следующий день кардинал провел в забытьи, очнувшись лишь под вечер. В полночь с 8 на 9 марта он попросил прощения у всех, кому сделал зло, а затем буквально выдавил из себя: «Вся моя надежда на Иисуса Христа». В два часа ночи первый министр Франции кардинал Мазарини, когда-то римлянин Джулио Маццарини, скончался.

Теперь началась жизнь после смерти. Возможно, не менее бурная и противоречивая, но очень долгая – вечная. И за порогом смерти его и ненавидели, и любили.

«Никогда еще человека настолько не ненавидели, а следовательно, столь же мало о нем сожалели», – констатировали современники сразу после его смерти. По французской столице прокатилась бурная волна эпитафий, эпиграмм, шансоньеток на смерть Мазарини.

Его Высокопреосвященство Второй умер.
Не дай нам Бог третьего!

В одной из популярных песенок весны 1661 года отмечалось:

Наконец-то кардинал
Дни свои закончил.
Эй, французы, как о нем
Сожалеть мы можем?
Он принес великий мир
Уже тем, что умер.
Он теперь чертям кумир
И пускай там правит!

А вот еще эпитафия в песенной форме, авторы которой известны – Пьер Барбье и Франсуа Вермийа: