Мазарини

Кардинал любил общество — предпочтительно умное, тонкие ужины, игру до умопомрачения, в которой неизменно выигрывал. Гораздо меньше удовольствия он находил в молитвах и не любил утром долго лежать в постели: ему всегда не хватало времени, а возможно, и религиозного усердия. Он читал, слушал, улыбался, что-то рисовал и писал без устали, как большинство исключительных людей, Мазарини мало спал, никогда никому не доверял полностью и умело играл на человеческих слабостях и обстоятельствах. В самом сердце сложного окружения он создал собственный мир, напоминавший ему о другом великом городе, где жила его семья и дорогие сердцу друзья, блестящие, богатые, цивилизованные люди, с которыми Джулио так хотелось увидеться вновь…

С давних пор Мазарини окружал себя итальянскими вещами: тканями, драгоценностями, духами, статуэтками, «антиками». Он любил итальянских художников и их полотна, актеров, певцов и музыкантов родной страны, в том числе знаменитую Барони, певицу, любовницу того самого кардинала Барберини, давнего друга и былого покровителя. Мазарини изгнали из Вечного города из-за ненависти наследника дяди Джулио Урбана VIII,некоего Памфили, креатуры испанцев, ставшего Папой Иннокентием X (Мазарини так и не сумел помешать ему занять престол Святого Петра). Стойкая враждебность Папы ко всему французскозолота, которым он одаривал свою невестку Донну Олимпию, «управляющую телом и душой папства» (по меткому замечанию Ги Патена), побуждала кардинала-министра к дипломатическим, военным и морским интригам и экспедициям (в Кремону, к Тосканскому и Неаполитанскому побережьям). Впрочем, наделали они, скорее, шума, а результаты были малоощутимы. Конечно, Мазарини мог всегда рассчитывать на римских друзей, где бы те ни жили: на Бичи, ставшего прелатом, Зонго Ондедеи, настоящего друга, свою правую руку, новоиспеченного епископа, вернейшего Эльпидио Бенедетти, секретаря, который в Риме заботился о семье и богатствах Джулио (движимом и недвижимом имуществе, весьма значительном и добытом неизвестно каким способом). Этот самый Эльпидио стал пылким биографом Мазарини и одновременно собирателем произведений искусства художников, артистов и конфидентом всей семьи. Как истинный средиземноморский Padrone, в 1647 году Джулио вызвал к себе всю семью: четыре его племянника и племянницы, пожив некоторое время в Эксе, переехали жить в Пале-Мазарини, вызвав всеобщее любопытство, причем не всегда доброжелательное. За ними последовали другие родственники: о некоторых будут рассказывать анекдоты, другие попадут в большую историю.

Очень важным было прибытие в Париж, в 1644 году, небольшой группы римских священников во главе с отцом дель Монако, который исповедовал от министра до отца Биссаро. Этих феатинцев, неизвестных в Париже, строгих последователей святого Гаэтана, Мазарини мог встречать у Барберини, человека весьма терпимого в вопросах веры. Феатинцы, монахи с безупречной репутацией, славные миссионеры, которых Мазарини поселил на берегу Сены, напротив Лувра, помогали ему обойти опасное влияние иезуитов, которых он так хорошо знал (чтобы улестить иезуитов, он пригласил их духовниками к маленькому королю). Феатинцы, суровые и одновременно умные и изощренные (их главная церковь — Сант-Андреа делла Балле — всегда находилась в Риме, хотя среди монахов было много сицилийцев), преданные папской курии католики, четко следовавшие предписаниям Тридентского собора, были представлены королеве-матери. Она высоко их ценила, часто принимала у себя и дала согласие назвать грандиозную церковь, которую начали строить для феатинцев на левом берегу Сены (от нее почти ничего не осталось), именем Сент-Анн-ла-Руаяль — тонкая дань уважения самого близкого из ее великих слуг. Двору и столице пришлось принимать феатинцев со всей возможной любезностью, как, впрочем, и иезуитам (несмотря на скрытые противоречия).

Эта столь милая сердцу Мазарини атмосфера «всеримского» не мешала ему полностью посвящать себя (или почти полностью) делам королевства, которое он для себя выбрал, и регентше, которая выбрала его. Королева усилила его власть и одновременно увеличила доходы, назначив суперинтендантом своего двора (1644 год), а следом и главным воспитателем Людовика XIV (1646), — по-настоящему важное политическое решение.

Несмотря на некоторые ошибки (итальянские походы, глупая потеря важного союзника — Голландии), министр пять лет работал на победу и Вестфальский мир; затем последовало создание хрупких Прирейнских союзов, которым никто не придавал (или делал вид, что не придает) значения.

Больше того, многие недовольные и святоши упрекали Мазарини в том, что он помешал заключению единственно достойного мира с самым католическим из королей — испанским (в котором делалась ставка на слабость Франции, связанную с несовершеннолетием короля). Суть дела заключалась в том, что все — несколько тысяч людей — занимались в основном внутренними проблемами, разрешением конфликтов, интриг и денежного вопроса — подоплеки всех проблем.