Мажарин

Много лет забыть его не могла. Несколько лет он ее преследовал. В носу стоял. В голове. И вот опять. Будто снова в то время, как в ледяную воду, окунули. Искупали в собственной желчи. Невозможно горькой — не переваришь, не проглотишь.

Воспоминания больные подкатили к горлу рвотой. Едва успела до ванной добежать и над раковиной склониться, стало рвать. В глазах потемнело, и в этой темноте Марина поначалу потерялась. Не понимала, откуда слышала звуки. То ли из прошлого, то ли сейчас Мажарин ей что-то говорил.

Потом почувствовала на лице ледяную воду, и пробежавший по телу озноб вернул в реальность. Отпустило.

Отпустило до слабости в ногах. Колени подогнулись, но Сергей удержал, подхватил на руки и отнес на ближайший диван, в кабинет.

— Мариша, подожди, я сейчас.

Ее трясло как от холода. Хотел принести плед и согреть, но не смог отойти. Прижал к себе, погладил по спине, подождав, пока она немного успокоится. И самого тошнило так, что проблеваться бы. Всю муть со дна души поднял, весь осадок. Горло им забил и легкие. Всё, что тогда пережил, на зубах песком заскрипело.

Когда Марина немного расслабилась, ненадолго оставил ее. Принес плед и горячий чай.

Укутал плечи, она притихла, глядя на него покрасневшими глазами.

Сел рядом и, замерев, посмотрел ей в лицо. Сквозь волну ненависти и застарелой ржавой боли, сквозь изгибы собственной рваной души он увидел, что стояло в ее глазах. Понял, чем звенела она. Узнал.

Потому что об этом чувстве, явственно проступающем на измученном лице, он знал всё.

Боль. Огромная. Застывшая. Залитая в нее расплавленным свинцом. Закаменелая.

Про боль он знал всё.

Какой она бывает верной. Хочешь, чтобы бросила, оставила, а она не оставляет — всегда с тобой.

Какой ненасытной, рычащей и требовательной может быть — как страстная любовница. До конца выжирает. Только решил, что расплатился, а она снова приходит забирать долги.

Знал все ее отголоски. Стон. Звон. Визг. Плачь. Вой.

Можно подумать, будто что-то произошло с Мариной за то время, пока не виделись. Что-то случилось, оставив в ней этот застывший след. Но, нет.

Она именно на него так реагировала. На его прикосновения, на его взгляд, на любое его слово.

Коснулся щеки, и она сразу чуть отклонилась, словно не могла выносить эти еле ощутимые касания. Положил руки на плечи, а она вздрогнула, как от удара. Нет, она на него реагировала, на каждый жест. Сочилась этой болью.

Маринка дни считает. Только сейчас понял: она дни считает. Для нее всё, что происходит, пытка. Думает, что выдержит, перетерпит эти десять дней и снова будет жить, как раньше.

— Зачем ты это делаешь? — спросил, не разъясняя, о чем спрашивал.

Она поняла и выдохнула обессиленно:

— Потому что люблю тебя…

От этих негромких слов Мажарин похолодел, потеряв дар речи. Что-то липкое заполнило горло. Липкое, теплое, солоноватое…

— Ты никогда не был для меня мусором… никогда… — продолжила, поверхностно дыша, — ты был для меня всем… а потом у меня всё отняли… тебя… и ничего у меня не осталось… ничего не осталось… я специально так сказала, чтобы тебя не тронули, чтобы ничего с тобой не сделали…

— Зря сказала, — тяжело проговорил.

— Знаю, что зря. Я поздно это поняла… слишком поздно поняла, что это всё были лишь заигрывания… нужно было всё по-другому сделать… другое нужно было сделать… тогда ты бы сразу стал им неинтересен, и ничего бы с тобой не случилось…

— Что сделать? Что сделать, Мариша?

— Мне холодно… — вздрогнула плечами.

Обнял ее, крепко прижав к себе. Она уткнулась ему в шею сухими губами.

Бесчисленное количество времени просидели так. Молча. Не разговаривая и не двигаясь. Потом, когда Марина нагрелась и окончательно расслабилась, уложил ее тут же на диване, а сам уселся за рабочий стол. Работать не собирался. Собирался подумать, вернувшись туда, куда памятью не хотел возвращаться.

Тогда всё ладно сложилось. Слова Харина и братца четко легли на Маринкино поведение, на все ее закидоны. То, что на звонки поначалу не отвечала, ничего о себе не рассказывала и в жизнь свою не пускала, не оставалась у него ночевать. Визиты ночные, слова резкие и другие странности… Всё логично объяснилось. Логично и очень больно.

Хотя не верил ни во что, пока послание от нее не передали. Дело не только в словах, а в том, что бросил эти слова ему в лицо какой-то дерьмовый ублюдок. Швырнул то, что только они с Мариной знали, будто в постели у них побывал.

Сразу всё в фарс превратилось. Их жизнь совместная, чувства, близость. Всё рассыпалось и обесценилось, стало фарсом, а он сам — игрушкой.

Тогда всё сложилось, а вот теперь совсем не складывалось. Никак не сходилось. Потому что, если в тот раз он был игрушкой, плакать Маринке сейчас незачем, не из-за чего расстраиваться. Бездушная мразь, которая просто поиграла, выбросила и угробила, должна быть другой. Бездушная мразь не будет после его слов блевать до желчи. А ее рвало так, будто водки пережрала. Но она алкоголь не пила, ничего такого не ела, на самочувствие не жаловалась. От другого ее тошнило.