Мажарин

— Врешь! — засмеялась и легонько толкнула его в бок.

— Шучу, конечно.

— Серьезно, что снилось?

— Не помню. Глаза открыл — из головы всё вылетело. Вроде что-то снилось, а вроде и нет.

То же самое ему снилось, о чем вчера говорили. Отдельные отрывки разговора, обрывки фраз, слов, крик, плачь, Маринкина голая спина с кровоточащими ранами. Месиво впечатлений рваными кадрами, яркими вспышками. Может, от этого голова и болела: даже во сне сознание не отдохнуло, мозг не отключился. Но знать Маришке об этом незачем.

Стэльмах прикрылась одеялом и, зажмурившись, посмотрела на незашторенное окно: часов десять утра, наверное. После одиннадцати солнце уже уходит и не светит прямо в комнату, как сейчас. Жарко, а Маринкины плечи вдруг зябко дрогнули: нет-нет, да промелькнет в голове какое-нибудь болезненное воспоминание.

Посмотрев на Серёжину татуировку, надолго задержала на ней взгляд, впервые сделав это открыто, а не быстро и случайно скользнув.

— Больно было? — Провела кончиками пальцев по рисунку, скрывающему длинный рубец.

— Что именно?

Марина поморщилась: ну, вот, простой вопрос, а для них с таким горьким подтекстом.

— Как же нам разговаривать… что ни слово, то колючка…

— Как обычно, — спокойно сказал Мажарин. — Меня тоже многое цепляет. Переключайся, и все. Раз переключишься, второй третий, десятый, пятнадцатый, а потом привыкнешь и перестанешь реагировать. Всё пройдет, надо только время. И, поверь, не так много, как ты думаешь. У нас куча дел. Мы найдем, чем заняться. Грустить точно не будем.

— Да уж, с тобой весело, Мажарин. Грустно с тобой никогда не было.

— А теперь будет еще веселее. Потому что теперь я вообще супер-человек: лишнее отрезали; чего недоставало — добавили.

Марина засмеялась и, пригнувшись, уткнулась лбом ему в грудь:

— Что ты такое говоришь…

— Чистую правду. — Вплел пальцы в волосы и сжал ее голову. — А ты почему шрамы не убрала?

— Зачем? — Снова оторвалась от него и села прямо. — Они мне не мешают. Я не оголяюсь ни перед кем. Сама их не вижу. Мне всё равно. Я мазала их кремом от рубцов, потом бросила, но о том, чтобы удалить, как-то вообще не думала.

Ну да, спина у нее гладкая, не безобразная, как могло бы быть, шрамы ровные, но они есть, и даже пальцами чувствуются.

Мажарин слегка свел брови, задумавшись, но вопроса не озвучил, а Маринка засмеялась, словно прочитала его по глазам:

— Серёжа, ты думаешь, если я с Мотей не спала, так с кем-то другим спала? Я ни с кем не спала. Только ты у меня был последний. Думаешь, мне после всего до мужиков было?

Он не выразил особой радости, ничего в ответ не сказал, притянул ее к себе с тяжелым вздохом. Другая заявила, ни за что бы не поверил. Так не бывает. А Маринке верил: ей врать незачем.

— Так что, Мажарин, как ты и говорил: только ты меня трахал. Радуйся.

— Я рад.

— Еще бы, — усмехнулась она.

— Нет, ты не поняла. Я рад, что тогда он не тронул тебя…

— Я тоже рада, — прошептала она, перестав улыбаться, — что хотя бы это сохранила. Что физически я тебе не изменяла. Да и в душе никогда… несмотря ни на что…

Сергей поцеловал ее в шею, но целовал тихо, мягко, не наполняя поцелуи горячей страстью.

Да, он был рад. По-мужски эгоистично и упрямо до дрожи был рад, что у нее никого, кроме него, за все это время не было. Потому что в этой вынужденной верности была чистота, которой им не хватало. В этом была духовность, которую у них отняли, уничтожили. А Мариша ее сохранила. Значит, всё будет не из воздуха. Земля у них под ногами тверже некуда.

— Никогда не думал, что скажу такое, но спать я сейчас хочу больше, чем секса. Честно.

Давай поспим. Нам надо выспаться.

— Давай, — прошептала она.

Эти тихие минуты в постели тоже много значат. Рядом-рядом, близко-близко, как Мажарин говорил. Кожа к коже, чтобы снова проникнуть друг в друга. Заснуть и проснуться вместе. И солнце утреннее, и зябкий холодок — вместе. И счастье, и радость, и ночной кошмар — всё теперь одно на двоих.

— Серёжа, — позвала, когда он почти заснул.

— Что?

— Ты простил меня?

Хотел засмеяться, спросить «За что?» и сказать, что прощать ее на за что — вины нет. Но удержался, вдруг застопорившись на мысли. Им чуть-чуть тогда не хватило — времени. Несколько дней рядом для внутренней уверенности. Немножко совсем не хватило. Так и сейчас, столько слов вчера сказали, столько всего проговорили, а одного может не хватить. Одного слова.

Поэтому сказал именно то, что Марина хотела услышать, и именно так, как она хотела:

— Простил. Конечно, простил.

— Говорил, что ненавидишь, я помню.

— Это меня твой Мотя-дебил выбесил.

— Откуда такая ревность?

— Оттуда, откуда и всё остальное.

Они провалялись в кровати до конца дня и встали только потому, что сильно проголодались.

— На ужин у нас будет домашняя лапша! А то знаю я тебя! Начнешь сейчас бабам каким-нибудь звонить на ужин напрашиваться! — крикнула Марина.

Душ принимали вместе, но она вышла первая и уже возилась на кухне.

В ответ из ванной донесся мажаринский громкий смех.

— Ты все мои планы порушила, я только по бабам собрался. Сейчас вот найду самую красивую футболку в твоем гардеробе и пойду.