То – какое-нибудь другое кувшинное рыло…
(
И ничего, нового за полтораста лет…
* * *
Конец Фауста – это как Симеон:
«Ныне отпущаеши». Так и получилось.
Неважно, что и адресат, да и стиль – не тот…
Ведь и то и другое – сдача на милость:
Так славно признаться, что ты – банкрот!
Но жаль на банкротов мне тратить время
Задорого взятое напрокат,
Важней, когда вдруг спохватываемся в ноябре мы,
Что вот, ещё в мае упущена строка,
Что всё ленивей – в дождь из-под крыши.
Что недели бегут не по одной, – гуртом…
И всё меньше читаешь, всё больше пишешь
И о том, что всего не успеть, и о том,
Что жизнь бездонна, но не бездомна,
Что вот ещё скатываются капли с весла,
И что пусть уродлива, пусть никчёмна,
А всё-таки та Атлантида всплыла!
Голос моря
Памяти Е. Г. Эткинда
Горсть провансальского песка
В черновиках моих стихов.
Волной прибитая доска
Как соль впитала слов улов.
А у прибоя по краям
Белеет рифмы полоса:
Волна к волне – прибой есть ямб,
И всех столетий голоса
Таскают волны сотни лет
Под аккомпанемент песка,
И ждут, чтоб я принёс в ответ –
Канцону, ритурнель, сонет? –
Неважно, лишь бы был пропет!
Хоть посвистом из кулака!
Дух всех времён доходит к нам:
Ну да, не зря, назло ветрам,
Синдбад скитался по морям,
И Агасфер по временам?
К чертям песок житейских драм
(Их отнесём к черновикам)!
А нам – нежданных мыслей пласт,
Нам – запахи собачьих лап,
Нам – запахи тюленьих ласт…,
Песнь всех земель открыта нам!
……………………………………
А нищих духом всех – к чертям,
А нищим духом – Бог подаст!
19 апреля 2005 г.
* * *
Лиловый камень вместо тучи,
…Колонны тонкие, как пальцы,
В них ветер плачет монотонно.
Пригнулись травы, разбегаются.
Земля и небо всё лилово –
Готово с грохотом распасться.
Уже белы одни колонны,
Колонны тонкие, как пальцы,
Ах, как же всё случилось скоро:
Под исполинским камнем тучи
Колонны хрупкого фарфора…
Остия Антика
Кирпичная кладка под солнцем рыжа.
Сорняк прорастает сквозь швы,
И, тонкие плоские плинфы лежат,
Запёкшись, как раны травы.
Трава бесконечна. Бездумна. Свежа…
Пчелиный пронзителен звон…
Торчит в стороне от коринфских колонн
Какая-то из безголовых юнон,
За ней деревенский забор,
Твердит всей своей деревянностью он
О том, что история – вздор:
Лопух пред юноной так зелен и свеж,
Стрижи суетятся над ней,
А в мраморных складках широких одежд –
Убежища мелких теней.
Так медленно тает смола на стволе.
У пиний зонты тяжелы.
Никчёмные шишки на белом столе –
Хранительницы тишины:
Тут кружки пивные давно не стучат,
Но вырос упрямый ячмень!
Под узкими арками из кирпича
Плутает зелёная тень.
Ступени театра, спускаясь с высот,
Спешат на неслышимый крик...
Комической маски распахнутый рот,
Трагической маски парик…
Они на столпах.
И ни слов нет, ни тел.
Остатки порталов торчат,
Но серого мрамора слой облетел,
С облупленного кирпича…
За сценой вдали, наподобие ос,
Жужжат поезда…Поезда?
Нет – шёпот!
И мраморной маски вопрос:
Зачем ты забрался сюда?
Зачем?
Так давно всё тут стало другим,
И травы опять наступают на Рим:
Поход одуванчиков – неумолим,
Крапива свежа и темна…
И море отходит, когда перед ним –
Зелёных вандалов волна!
Ступени театра проели ветра
Над ними закат – как вино,
Площадка орхестры, как время, стара.
Там сцена?
Нет – в чём-то зелёном дыра,
Падение солнечных пятен на мра-
мор греческой маски – немая игра
теней… Шепот листьев… И всё – театра-
льно..
Май 2005 г.
Степь в 1950 году
Забытое лето цыганского быта,
Мне возвращает один рассвет:
Перетопывющие копыта.
Сальские степи. И двадцать лет.
Желтым бисером были вышиты
Звёзды по бархату темноты,
Когда из драной палатки выщли
Рассветный я и рассветная ты.
Спали ещё и телеги базара,
И все заботы
новорождённого дня…
На всю эту степь, ужасно старую –
Двое нас и два коня.
На длинных солнечных травах таяли
Капли росы, без следа и боли.
А по откосам ввысь вылетали
Шары прозрачного перекати-поля,
Их, невесомых, порывами дуя,
Ветры вкось над дорогой несли…
Копыта били в кору земную,
В цыганский бубен летней земли…
Июль 2005 г.
* * *
Осень явилась разом, и не прося пристанища,
Замельтешила узором дубов, узкими листьями ив,
(Будто опять «Турандот» старик Антокольский поставил,
Старый вахтанговский замысел наново перекроив).
Осень осиновой мелочью засыпала холмы у моря,
Отменила хвастливость роз и скромность яблонь,
Но, противозаконный, там где-то, в опустелых Содоме и Гоморре
В полумёртвой, медленной тишине заливается зяблик.
И я снова леплю тебя из холщёвых бретонских пейзажей,
Из зелёной бегучей волны Средиземного моря, из
Капризных парижских набережных, из смятых созвездий, и даже
Из самого этого неконкретного понятья: каприз.
Что ж, пускай себе осень гасит свеченье брусничных бусин,
И зелёный, в медной кроне, отливающий лаком орех, –
Но не смолкнет, звенит бронзой клён, но церковки, белые гуси,
Где-то пьют и пьют студёную воду северных рек.
У МОРЯ. ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
(Не по Ломоносову.)