Меандр: Мемуарная проза

План включал в себя подклеивание фотографии Гарика в паспорт Иосифа и т. п. "Постой, а аттестат зрелости? У тебя же аттестата зрелости нет", — сказал Гарик. "Есть", — сказал Иосиф, хотя Гарик прекрасно знал, что Иосиф среднюю школу не кончил. Несколько лет спустя, когда появился тот самый роковой пасквиль в "Вечернем Ленинграде", Иосиф написал подробное по пунктам опровержение. В основном он там все опровергал основательно, но был и такой пункт: "Да и какие могут быть знания у недоучки, у человека, не окончившего даже среднюю школу…" — цитировал Иосиф из статьи в "Вечерке" и отвечал на это: "Я получил среднее образование в школе рабочей молодежи, так как с пятнадцати лет пошел работать на завод. Я имею соответствующий документ — аттестат зрелости, который готов предъявить в любую минуту"[38]. Никакого аттестата, как пишет мне Гордин, "в природе не существовало". Но ведь Иосиф не перед девушкой прихвастнуть решил. Он знает, что обращается в такие инстанции, где действительно потребуют предъявить. Как объяснить это безумное заявление?

Гарик, вспоминая, как решительно сказал ему Иосиф, что имеет аттестат зрелости, говорит: "Ну, я подумал — поэт…" Гарик правильно подумал. В юности многие фантазируют и привирают (иные и в зрелом возрасте). Вон и Андрей, так поразительно похожий на отца и внешне, и мимикой, разводил турусы на колесах о своих рыцарских подвигах — какого-то негодяя он послал в нокаут, другого вышвырнул из троллейбуса. Видно было, что хлипкий на вид малый увлекся. "Редко бывают подобны отцам сыновья; все большею / Частию хуже отцов и немногие лучше", — говорит богиня у Гомера. И с другой стороны генетической цепочки — когда Александр Иванович рассказывал свои военные истории, было ясно, что жизненный материал подвергся обработке по законам жанра. Разница между фантазерами и гением не только в том, что у гения воображение мощнее, но и в том, что ему удается поженить воображение с цепкой наблюдательностью. Мы стараемся не судить о людях и городах по первому впечатлению. И правильно делаем. Но Иосиф мог увидеть многое мгновенно, и тут же начинали раскручиваться мощные маховики воображения, и на выходе из этой машины возникала картина исключительной полноты и точности. Ревнители византийского наследия могут спорить с рассуждениями Иосифа, но вряд ли эстетически чуткий читатель откажет "Путешествию в Стамбул" в выразительной силе. Как отчетлива до мельчайших деталей панорама города! Не только диковинные экспонаты в музее и минареты Айя-Софии, но и голливудскую драку на телеэкране в дешевом кафе, и буро-черные ручейки между булыжниками уловил ястребиный глаз путешественника. "А вы знаете, как долго Иосиф пробыл в Стамбуле? — сказала мне В., которая его туда привезла. — Один день".

Разоблачитель Бродского

Десять лет (лет — с середины июня до начала августа) Наум Моисеевич ("Эма") Коржавин был моим соседом. В Норвичской летней школе мы всегда оказывались в соседних комнатах. Я его полюбил. Эма был уже почти слепой, но стремительный. Весь составлен из шаров разного диаметра, самые выпуклые — лоб и пузо. Но также шарообразны нос, толстые очки, даже, кажется, пальцы коротковатых рук. Он напористо катался по норвичскому кампусу в запорожских шароварах — вверх по холму, вниз с холма. В столовую в чистой майке, из столовой заляпанный сегодняшним меню, но заботливая Любаня тут же переодевала поэта в чистое. Своим красно-белым посохом слепца он на знакомых дорожках не пользовался, но нес его перед собою как маршальский жезл. Я обычно не мог удержаться и говорил: "Словно гуляка с волшебною тростью…"

Хотя выпуклостью Эма и напоминает Сократа, он не столько собеседник, сколько монологист. Голос у него странный — очень сиплый и очень звонкий. Я к нему подсаживался в столовой и вообще любил слушать его, когда было время. Дивился его сильной памяти и уму. Если бы я хоть что- то понимал в шахматах, я бы сказал, что ум у него алехинский — многоходовый и неожиданный. Еще в нем очень привлекательна честность по отношению к себе. Вспоминая, он не заботится о том, чтобы выставить себя в выгодном свете, но и не кокетничает расчетливо своими промахами и недостатками. Рассказывает, как пытался дать свои стихи любимому Пастернаку и Пастернак сказал: "Я слишком занят, чтобы разбираться в микроскопических различиях между вами и Евтушенко". Такое многие бы утаили или постарались забыть, а Эма упрекнет Пастернака за бестактность и рассказывает дальше.