Меч без ножен. «Помирать, так с музыкой!»

— О да, почтеннейший Селим-эфенди! Горе мне, что не прозрел я это гнусное коварство и не смог принять меры!

Юсуф вырвал из своей бороды клок волос, не почувствовав в горячке боли. Единственное чувство, которое он сейчас испытывал, — жгучий стыд, что опалил пламенем его душу.

— Что случилось, Юсуф?!

На Селима-эфенди невозможно было взирать без огорчения и праведной боли, настолько его благородное лицо изменилось, а левую щеку задергало нервной дрожью, да и рука, лежавшая на колене, стала ощутимо подрагивать.

— Крестоносцы шли в крепость у трех дубов перевалом, на котором охотился волк-оборотень — ведь так его называют люди, почтеннейший Селим-эфенди?!

— Да, мой верный Юсуф. И этот самозваный командор Анджей убил порождение шайтана собственною рукою, как мне известно. Достойный подвиг для воина!

— Ратная доблесть всегда ценится. Вот только до того волкодлак зарезал несколько воинов, у одного из которых этот «Анджей», — Юсуф замер, страшась попасть под вспышку гнева, но промолчать он не мог, — и забрал данный мною кинжал! Второй твои воины, пресветлый эмир, как ты мне сам сказал, нашли у тела фон Нотбека, упавшего со скалы.

— Он забрал кинжал?!

Селим побагровел и судорожно хватанул воздуха, будто рыба, вытащенная на берег.

Теперь терять было нечего — лучше выложить все самому и сразу, ибо тысячник не терпел лжи и уверток, а предпочитал горькое зерно истины. За злую весть он мог простить, но за лукавство — никогда!

А потому Юсуф заговорил очень быстро, торопясь высказаться, дабы поскорее опорожнить кувшин едкого, но спасительного для себя лекарства, быстрее показав его дно:

— Это был настоящий фон Верт, ибо никто из рыцарей ордена не доверит меча их святого! И он забрал не только мой кинжал, он обманул саму ханум, что растаяла в его руках подобно пахлаве и не заметила коварство его обмана. — Юсуф остановился, глядя, как лицо Селима из багрового меняется на серый, и зачастил, стараясь отвести от себя угрозу:

— Знай, что настоящий командор — в крепости, ты бы перебил всех, мой повелитель. Но он тебя коварством своим ослепил, как и ханум, заставив вас поверить в то, во что нельзя поверить. Вы собственными глазами видели знаки на его груди, но не заметили, что те нанесены очень давно. А ведь у самозванца, будь это он, они были бы свежими и яркими!

— О Аллах, всемилостивый и милосердный! О горе мне, ослепшему от злого лукавства!!!

Молодой военачальник с хрустом выдернул из своей бороды клок волос, и Юсуф разинул рот от неимоверного удивления — это какова же должна быть ярость и возросшая от нее сила, чтобы вот так просто обезобразить подстриженную бородку?!

— Я же сам дрался с ним, и он убил голыми руками шесть моих воинов! Это мог сделать только великий воин! Я в ослеплении своем поверил не собственным глазам, а лживому языку ханум! — Селим-эфенди взвыл и начал кататься по ковру, изрыгая рыдания.

«О Аллах милостивый!» — мысленно воззвал в всевышнему Юсуф, замерев истуканом и не смотря на искреннюю скорбь своего молодого тысячника. У него и самого было скверно на душе — ведь он не предусмотрел, что командор может быть настолько коварен.

— Я прикажу казнить ханум! Ее раздерут на четыре части дикими кобылицами! Нет, посадят на острый кол тем местом, которым он посмела обмануться и смешать наш замысел!

Голос Селима-эфенди был спокоен, это и ужаснуло Юсуфа, ибо приговор, на его взгляд, был несправедлив, потому сотник тихо, но твердо произнес, смело глядя в яростные глаза тысячника:

— Ханум не виновата! Впервые ей встретился достойный противник, что переиграл ее в любовную игру!

— Ты что несешь, Юсуф?! Пусть так, я собственными глазами видел пятна от поцелуев! Но он же принял целибат?! Как командор его осмелился нарушить?!

— Помнишь Демира, повелитель? Нашего лазутчика, что пробрался так далеко на восток, в страну, где поклоняются шестирукому богу. Он рассказывал о рисунках, на которых изображены неприличные для мусульманина сцены, где мужчины и женщины предаются разврату!

— Я хорошо помню его рассказ, Юсуф! — Селим-эфенди уже успокоился и внимательно смотрел на сотника. Буря прошла, и теперь перед ним снова сидел на ковре властный и умный воин.

— Потому ханум и растаяла в его руках, ибо он овладел этой нечестивой магией, приносящей усладу телу, но губящей душу. И заметила только то, что он внушил ей, находясь под чарами омерзительной услады, которую ни один мужчина не смеет проделать над женщинами. Кроме командора! Он не нарушил целибат, ибо в его руках имелось оружие, что он обратил против нас. Так стоит ли корить воина за хитрость на поле боя?! Ведь он сразился с гулямами и многих убил!

Селим-эфенди кивнул, но ничего не сказал, только молчал, задумчиво хмуря лоб. Спустя долгое время, пока Юсуф сохранял полную неподвижность, сидя на мягкой подушке, морщины на лбу тысячника разгладились, а лицо прояснилось, словно с неба ветер прогнал темные тучи.

— Прости мою несдержанность, Юсуф, и мои опрометчивые слова, сказанные про командора Андреаса фон Верта! — Молодой военачальник четко произнес германское имя, не исказив ни одну букву.