Меч Эроса

– О, я знаю, что каждый коринфянин предпочтет откусить себе язык, чем сказать хоть слово поперек самой ничтожной жрице храма Афродиты, а тем паче – верховной жрице! Однако же я коринфянин лишь с недавних пор, а потому решусь нарушить обычай и обратиться к архонту за разрешением нашего спора. Эта девка уверяет, будто мой раб напал на нее, и тогда Титос задушил его кнутом. Но как же тогда раб умудрился заколоть храмового евнуха, будучи уже мертвым? Задушенным? Кто знает, может быть, все обстояло совсем иначе? Может быть, мой раб и эта девка, так умело ублажавшая знатных афинян, были в сговоре? Кто знает, что они замышляли! Возможно, хотели вместе бежать, вместе ограбить меня или храм Афродиты? Конечно, я верю, что они были знакомы с давних пор, однако так ли все обстояло в прошлом, как уверяет эта Тимандра? Возможно, они вовсе не враждовали? Возможно, она сама заколола Титоса, когда тот убил ее любовника?! Ведь никого не было на площади, когда это случилось! Некому свидетельствовать в ее пользу!

– Любовника?! – взвизгнула Тимандра, и от возмущения робость, сковывавшая ее, исчезла. – Неужели господин не видел, какого раба он купил?! Как можно быть любовницей оскопленного?! Твой раб был оскоплен, и не просто оскоплен! У него были выжжены все признаки мужественности, и если Титос в детстве стал жертвой какого-то злодея, из мести превратившего его в евнуха, то Сардор сотворил это с собою сам, сам, чтобы угодить своему ужасному богу, чтобы зваться кедешим – посвященным!

– Откуда я знаю, что ты не наговариваешь на него? – сверкнул глазами Хорес, однако тут вмешалась Никарета:

– Сам сириец тогда, на невольничьем рынке, упомянул о том, что посвятил себя своему богу, и свое обожженные чресла он показала мне с огромной гордостью! Разве ты не спросил его, почему он оскоплен?

– Нет, – пожал плечами Хорес, – я был уверен, что он – жертва чьего-то злодеяния, и мне не хотелось воскрешать в нем страшные воспоминания.

– Страшные воспоминания! – зло засмеялась Тимандра. – Они не столь уж страшные для него! Сардор посвятил себя Молоху отнюдь не священнодействуя или в экстазе – он сам жаждал сделаться игрушкой для мужчин! Это не было для него унижением – это доставляло ему великое наслаждение! Я видела их совокупление с Аитоном – с тех пор я возненавидела всех мужеложцев, ибо нет ничего отвратительней, нежели возня двух самцов с искаженными страстью лицами!

Изумленная Никарета всплеснула руками.

Тимандра покосилась на нее – и вдруг осеклась. Гневное выражение исчезло с ее лица, словно было поспешно стерто мокрой тряпкой.

– Ах, прошу простить меня, господин, – пропищала девушка с нарочитым испугом. – Возможно, я оскорбила тебя? Возможно, ты и сам принадлежишь к числу любителей сеять на голом камне, как говорили у нас на Крите? Возможно, ты и сам уже оценил умение Сардора вставать на четвереньки? Тогда, высокочтимый омофилофилос, [79] я, видимо, должна выразить свое сожаление из-за смерти твоего граматеуса?.. Но этого не будет! Я счастлива, что этой твари больше нет на свете!

Хорес шагнул к ней так стремительно, что Тимандра отшатнулась, не удержалась на ногах – и села на пол, однако продолжала смотреть на него дерзкими, яростными, ненавидящими глазами.

Хорес возвышался над ней, и ей показалось, что он не сможет сдержать ярость. Вот сейчас забудет о том, что она – аулетрида, будущая жрица Афродиты…

И вдруг Тимандра поняла, на кого так похож Хорес. На Алкивиада!

Не может быть… нет, и впрямь похож! Однако голубые глаза Алкивиада смотрели на Тимандру с ласковой насмешкой и нежностью, а серые глаза Хореса, чудилось, пронзали ее молниями. Алкивиад дважды спас ей жизнь, а Хорес, кажется, сейчас убьет бы ее своими собственными руками!

– Господин мой Евпатрид! – раздался громкий голос Никареты. – Ты в храме Афродиты, перед тобой – будущая жрица богини!

Хорес перевел дыхание, опустил руки. Вскинул голову (у Тимандры дрогнуло сердце, так знакомо было ей это движение!) и посмотрел на сжавшуюся на полу девушку с вовсе уж недосягаемой высоты.

– Будущая жрица богини? – повторил он пренебрежительно. – Видимо, совсем плохи дела у Афродиты, если она берет к себе в услужение кучку гнусно вопящего мусора!

Он резко повернулся и пошел к выходу. Мелькнула пола черной хламиды – и Хорес исчез. Какое-то время было слышно, как его сандалии отщелкивают шаги по каменным плитам, потом все стихло.

– Госпожа, почему ты не прокляла его именем Афродиты?! – взвилась с пола Тимандра. – Он оскорбил богиню!

– Богиня сама знает, что делать с теми, кто осмелится ее оскорбить, – сказала Никарета спокойно. – Мы можем только помочь ей в исполнении ее замыслов. К тому же, я не желаю зла Хоресу…

– Он что, твой любовник, госпожа, поэтому ты его защищаешь? – пренебрежительно спросила Тимандра, но тут же потупилась, упала на колени: – Прости, прости меня! Это ненависть к нему перекипает через край в моем сердце и брызжет вокруг, словно ядовитое зелье!