Меч Эроса

Наконец-то Родоклея отмылась и отъелась! Ну и отоспалась, конечно. Несколько дней она только и делала, что ела да спала, а когда, наконец, проснулась, ей казалось, что прежняя, афинская жизнь совершенно канула в Лету. Она даже не вспоминала, зачем, собственно, подалась в Коринф. Искала Идомену? А зачем ей теперь Идомена?! От денег Атамуса, конечно, уже ничего не осталось, так какой же смысл ее искать?

Родоклея всегда была трезвомыслящей женщиной и понимала, что не стоит тратить время попусту на сожаления о прошлом. Чтобы обеспечить себе будущее, надо брать все, что возможно, от дня нынешнего!

Тем более, что все складывалось не так уж плохо. Алепо поселила Родоклею и Фирио у своей старой, еще с афинских времен, няньки, приехавшей вместе с молодой госпожой в Коринф. Звали ее Тауса и она была готова нянчить детей Алепо, однако детей Алепо совершенно не собиралась заводить. И поселила няньку отдельно. У нее особые причины для того, чтобы у ее доверчивой и простодушной няньки появился свой дом…

Тауса любила бывшую питомицу без памяти и искренне верила, что Алепо и другие молодые красавицы приходят к ней, в Северное предместье, просто поболтать, попеть, потанцевать, позлословить о своих мужьях – деспотах и тиранах, которые мало того, что были властны в жизни и смерти своих жен, но и лишали их таких невинных радостей, как общение с подругами.

Очень может быть, если бы эти сборища устраивались ночью, даже такая простая душа, как Тауса, заподозрила бы неладное. Однако приятная музыка, песнопения и смех раздавались в пустующем андроне [82] только в дневные часы, когда даже самый суровый муж не следит за женой, а занят своими делами. Таусу не смущало, что Алепо приказала убрать плетеные занавеси, которые раньше разделяли дом на мужскую и женскую половины, а вместо них поставить дверь, запиравшуюся на засов, да еще и замок. Гостьи входили через отдельную дверь со стороны небольшой, но густой рощи, примыкавшей к дому и простиравшейся до городской стены. При надобности войти в эту дверь можно было почти незаметно – так же и выйти. Бывшая нянька до того привыкла потакать всем причудам «своей маленькой корити» [83], до того любила Алепо, что, без сомнения, покрыла бы даже совершенное ею убийство, а не только постоянные и невинные, как думала Тауса, забавы с подругами. Бедняжке и в голову не приходило, что творится в андроне…

У Родоклеи поначалу волосы вставали дыбом, когда она наблюдала буйства трибад! Потом она попривыкла и даже стала находить эти забавы не такими уж отвратительными, особенно когда любились хорошенькие и молоденькие. Конечно, на то, что проделывала с этими глупыми распутницами неистовая Фирио, ловко управлявшаяся с двумя-тремя лоури, да еще пускавшая в ход пальцы и язык, Родоклея смотреть не могла, а когда поневоле приходилась, едва сдерживала рвотные спазмы. Однако постепенно она научилась владеть собой и уже поспокойней наблюдала за свившимися в клубок женскими телами и слушала стоны и вопли исступленного восторга, которыми трибады оглашали покои.

Родоклея знала, что сама-то она в жизни не совокупилась бы с женщиной – ну вот разве что под страхом смерти! Однако ее, немолодую и не больно-то привлекательную толстуху, никто и не собирался вовлекать в этот водоворот восторгов. Так что Родоклея вполне свыклась с новым образом жизни, тем более, что все эти увеселения Алепо давали ей возможность есть сытно, спать мягко и чувствовать себя – в кои-то веки – в полной безопасности.

Разумеется, если при этом Родоклея исполняла свои обязанности.

А в ее обязанности как раз и входило приводить новых женщин для утех Алепо и еще двух ее ближайших подруг, которые были постоянными посетительницами дома Таусы. Они называли себя Харитами. Даже между собой эти женоложицы не употребляли слов трибада, лесбиянка, сапфистка или урнинга: их красавицы с презрением оставляли для охлоса, для ненавистных им мужчин. Три сестры Хариты служили только игрушками для своих мужей и любовников, однако предпочитали танцы – и ласки, которым предавались между собой. Именно поэтому Алепо выбрала это слово для обозначения себя и двух своих самых верных любовниц.

Фирио они между собой называли Лабрис, присвоив ей имя двуострой секиры, орудия скифских амазонок, которые посвящали себя Артемиде, называя ее лунной Девой и убивая всех мужчин. Новые гостьи дома Таусы все подряд звались Каллисто – по имени той глупенькой нимфы, прислужницы Артемиды, которую соблазнил Зевс, приняв облик этой богини-девственницы, частенько предававшаяся женоложству вместе со своими нимфами.

Родоклее потребовалось некоторое время, чтобы разобраться во всей этой путанице имен, однако она от природы была сообразительна, да и жизнь заставляла держать нос по ветру, чтобы вновь не сделаться бездомной и голодной.