Меч Эроса

– А? Что? – оглядел себя Филон. – Да ну, ерунда! И не затыкай мне рот, дорогой симпосиарх! – отмахнулся он от Тритона, который знаками пытался его утихомирить. – Лучше вели своему миленькому виночерпию налить мне еще вина, да разводи его поменьше! На мой взгляд, хиосское вообще не нужно разбавлять водой, это ведь не терпкое, как земля, вино эфесское! Лей, миленький очарователь! – поощрял он виночерпия, похлопывая его по заду, хотя юноша отстранялся с откровенным неудовольствием. – Еще лей! Я не могу найти утоления своему возмущению с тех пор, как узнал об этом святотатстве, которое учинил Алкивиад накануне отплытия на Тринакрию!

– Что-что? – воскликнул голубоглазый молодой человек, чье точеное лицо портили маленький подбородок и по-женски капризный рот. Сразу было видно, что он очень гордился своей внешностью и заботился о своей красоте: пудрил волосы, чтобы они казались светлее, и подкрашивал ресницы, так что они казались необычайно черными, длинными и круто загнутыми. – Что там еще учинил Евпатрид-старший?

– Ах, да отстань, Анатолий! У тебя не только ресницы на зависть женщинам, ты и сам любопытен, как женщина, – проворчал симпосиарх, виновато поглядывая на Хореса, однако Анатолий словно не слышал и продолжал требовать рассказа.

Поднялся шум. Те гости, которые уже знали эту и впрямь позорную историю да, к тому же, старались щадить чувства Хореса, уговаривали Филона угомониться. Однако остальные собравшиеся, которые, как и Анатолий, еще не успели услышать скандальную новость, требовали сообщить, что же произошло в Афинах.

Тритон бросил на Хореса извиняющийся взгляд и пожал плечами в знак того, что должен подчиниться большинству. Евпатрид-младший, впрочем, и бровью не повел и продолжал с угрюмым видом стряхивать со своего изумрудно-зеленого гиматия остатки бурного пиршества Филона.

Осушив могучим глотком свой килик, ободренный всеобщим вниманием Филон начал рассказывать о том, как совсем недавно ночью в Афинах какие-то злоумышленники изуродовали гермы – почитаемые всем народом изображения бога Гермеса, стоявшие там и сям на городских улицах. Изуродованы гермы были самым похабным образом: у статуй оказались отбиты все мужские части.

– Не может быть! – завопил Анатолий с комическим ужасом. – Вот так злодейство! Наверняка это сделала какая-нибудь воинствующая трибада!

Почти все пирующие невольно расхохотались. Анатолий, пусть и надоедал иногда своими капризами, был остроумен, скор на слово и умел рассмешить людей даже в самую напряженную минуту.

Когда весельчаки угомонились, Филон продолжил свой рассказ.

Многие жители Афин углядели в случившемся недоброе предзнаменование. Город вскипел – тем паче, что кто-то распустил слух, будто святотатство учинили коринфяне, желавшие задержать или сорвать экспедицию на Тринакрию. Ведь в Афинах все знали, что коринфяне готовы были поддержать Спарту и Тринакрию в надвигавшейся войне.

Однако вспыхнувший было гнев против коринфян вскоре утих, поскольку нашлись свидетели, которые сообщили: божественные фаллосы отбила компания пьяных аристократов во главе… с Асклепиадом Клинием Евпатридом! Один из граждан, Андрокл, давний неприятель Алкивиада, привел нескольких рабов и метэков, которые видели, как Алкивиад и его друзья изуродовали гермы, и донесли об этом. Они же рассказали, что эти аристократы совершали и другие кощунства: они изображали на своих попойках священные Элевсинские таинства!

Возмущение Алкивиада было таким бурным, что могло бы смыть своей волной целый город! Он потребовал немедленного суда, надеясь опровергнуть все обвинения и представить собственных свидетелей, которые удостоверили бы, что он не имеет к делу никакого касательства. Однако его противники, опасаясь, что на защиту Алкивиада выступит преданный ему флот, заявили, что лучше отложить это дело до окончания войны на Тринакрии. К тому же, кто-то очень своевременно вспомнил, что на прошлых Олимпийских играх Алкивиад блестяще победил Андрокла. Баснословно богатый Евпатрид выставил на состязания семь колесниц и занял сразу первое, второе и третье места. По существующим правилам победителем в колесничих бегах считался не возничий, а владелец упряжки. Андрокл же выставил только две упряжки, которые пришли четвертой и седьмой. После этой победы Алкивиад сделался едва ли не самым знаменитым человеком во всей Элладе, чего Андрокл долго не мог ему простить, поэтому и пытался его опорочить.

Конечно, в лицо его никто не мог обвинить в клевете, поэтому архонт и экклесия [94] решили отложить рассмотрение дела до возвращения Алкивиада из военного похода.

Вернется с победой, словно шеломом сверкающий Гектор, – значит, обвинять его будет как-то неловко и Андроклу волей-неволей придется утихомириться. Вернется побежденным – ну, тут только ленивый не швырнет в него камень позора! Ну а падет в бою – разговоры утихнут сами собой.