Меч Эроса

Само собой, когда Филон закончил свой рассказ, за столом вспыхнул шумный спор, и симпосиарх Тритон, которому было тяжело смотреть на выражение боли, которое иногда искажало лицо всегда столь сдержанного Хореса Евпатрида, своей волею решил положить конец разговорам, унижающим его друга. Дав себе мысленно слово никогда больше не приглашать вместе Хореса и Филона, он несколько раз ударил в большое серебряное блюдо краем своего опустевшего килика, призывая к молчанию, и, когда воцарилась тишина, воскликнул:

– Друзья мои, сегодня, как известно, празднуется день встречи Афродиты и Ареса, поэтому верховная жрица школы гетер по моей просьбе прислала к нам на пир, где собрались столь сильные мужчины, истинные почитатели Ареса, трех лучших и красивейших аулетрид, будущих гетер, служительниц Афродиты, которые будут петь и танцевать для нас. Это их первое участие в симпосионе, поэтому прошу вас быть снисходительными и щедрыми. Прошу также…

– Девки?! – громогласно перебил Филон. – Ге-те-ры?! Ах, боги Олимпа! Гетеры! Да разве нам не известно, откуда взялось это слово? Наши предки, слух которых резало грубо слово «порна», начали деликатно называть их гетерами – подругами. Но это не более чем снисходительность мужчин! И она только подогревает наглость этих продажных тварей, постоянно обирающих мужчин!

– Ну, друг мой Филон, – произнес Анатолий своим мелодичным, певучим голосом, – если на то пошло, то и Даная была точно такой же продажной тварью: ведь Зевс проник к ней в виде золотого дождя, и она приняла золото как плату за любовь… Возможно, она была первой гетерой?

Гости расхохотались.

– А нимфы отдавались бесплатно! – азартно воскликнул Филон.

– Откуда ты знаешь, друг мой? – изумился Анатолий. – Разве ты имел с ними дело? Быть может, сказания просто умалчивают о том, что и нимфы брали плату с сатиров…

– Филон прав, – перебил его какой-то толстяк. – Мы, мужчины, глупые воробьи, которые легко попадают в сети женщин-птицеловов.

– Вот-вот, а они потом запекают нас в пирогах семейной жизни! – с преувеличенно-сокрушенным видом простонал Анатолий.

Грянул такой хохот, что кто-то из крепко выпивших гостей свалился с апоклинтра.

– Нет, ты меня не сбивай, Анатолий! – возопил Филон. – Как сказал поэт: «О Зевс, к чему бранить женщин? Вполне достаточно произнести само слово – женщина!» Самец есть среди всех прочих существ природы самое лучшее! Рождение же самки является ошибкой природы. И страсть мужчины к женщине – такая же ошибка природа. Истинное вожделение можно испытать только к мальчикам!

– Известен ли тебе знаменитый асклепиад [95] Феодор из Эпидавра? – перебил неугомонный Анатолий.

– Разумеется, – ответил несколько озадаченный Филон. – Кто же его не знает?!

– Так вот слышал ли ты, как Феодор советовал лечить печальную хворь, именуемую аниканотита? [96] Укладывать вокруг немощного хорошеньких мальчиков и девочек, а вслух читать книги будоражащего любовного содержания. То есть Феодор все же признавал некую пользу, которую приносят женщины!

– Да ведь я не страдаю аниканотитой! – выкрикнул Филон. – Пусть немощные лечатся, как хотят, а я утверждаю, что совокупление с женщиной, а тем паче брак – это поощрение гинекоратии! [97] Лучше похоронить женщину, чем жениться на ней, ибо она губит мужчину, как море – корабль!

– И не говори, Филон! – с преувеличенно сокрушенным видом произнес Анатолий. – Я вот недавно слышал от одного знакомого мне храмового переписчика – ну знаешь, из числа тех, которые вечно все подсчитывают и записывают в расчете на то, что все эти сведения кому-нибудь понадобятся в будущем! – что, если из тридцати кораблей избегают крушения три, то из мужчин, вступивших в брак, не спасся ни один!

Хохот теперь стал воистину гомерическим, и Тритону снова пришлось вспомнить о своих обязанностях симпосиарха, чтобы утихомирить гостей, которые совсем засмеяли беднягу Филона. Конечно, Тритон отлично знал, что из трех мужчин один непременно окажется приверженцем любви к юнцам, однако на сей раз он намеренно приглашал на свой симпосион только тех, кто откровенно предпочитал женщин, и диву давался, как же он мог дать такую промашку и позвать сюда убежденного женоненавистника Филона.

А тот, окончательно разобидевшись, сорвался с апоклинтра и, как бы невзначай сбив со стола блюдо с маринованными щупальцами осьминогов (а вполне возможно, что и нарочно, чтобы отомстить насмешникам и не дать им отведать вкусной еды, которая уже не достанется ему!), бросился к выходу. Утихомирить его сейчас можно было только одним способом: послав к нему какого-нибудь мальчишку-порни, однако таковых среди своей прислуги Тритон не держал. Поэтому он решил отправить Филону в знак примирения большой скафос [98] полюбившегося ему лакомства. А впрочем, Тритон даже порадовался, что Филон сбежал и уже не помешает прочим гостям развлекаться так, как хотел их развлечь хозяин.