Меч и его палач

– Погоди, – дед оглянул меня с ног до головы. – Меч твой ненасытный – это ж он тебе и нам всем подляну вчинил. Сотая смерть – и клинок против владельца поворачивается. Забыл, что ли?

– Я в это уже не верю.

– Зато оно в тебя верит, как говорится. Да ты пойми: с мечом ты фигура заметная, без него – бродяга, каких дюжина на десяток, – говорит мой старый мейстер.

Без него… И без дареной накидки.

Я это понял. И еще как-то понял вдруг, что Филипп с компанией не за мной даже пришли, а за той мантией. Сэниа Гита – лишь зацепка.

– Хоронить такой клинок, как мой Торригаль, – это очень сильный обряд надобен, дед. В него еще часть Гормовой души вместе с обломком попала. Рутгер пожимает плечами:

– Верно говоришь. Двоедушен и вдвойне кровопийца. Нет, мое-то какое дело? Сам нашкодил – сам и выправляй. Вот, я тебе даже кирку принес. Не встреть я тебя – от наших общих знакомцев пришлось бы, глядишь, ею отбиваться.

Он бросает кирку мне под ноги, вздыхает – и поворачивается ко мне спиной.

– Прощай, дед, прощай, мейстер, – тихо говорю я.

Он внезапно оборачивается и говорит строго:

– Сьера тоже не вини особо. Филипп тут разок обмолвился, что Рутен стоит промеж двух миров и черпает из обоих – из прошлого и из будущего. Только двоякой кровью и может удержаться. Из вены и из чрева.

Я как бы не слышу, что он сейчас мне сказал, но запоминаю куда более, чем слышал. Прошлое, будущее, движение вместо покоя. Кровь и семя.

Тут мы расстаемся, наконец.

Снова я двигаюсь по серебряному лесу, замершему в свете колдовской луны. Близко к полуночи, далеко от цели.

Мне предстоит совершить над мечом бесстыдство одиноких похорон. Без родичей и свидетелей, без членов нашей гильдии, что сказали бы Торригалю слова прощания и утешения.

В этом лесу не так много вековых дубов. Но каждый стоит на отшибе заметен.

Черная береза. Ясень. Бук. Этих слишком много.

Самое видное дерево здесь – липа. Цвет как брызги медовой росы, в течение двух июльских недель «лунным светом пьяны липы», как говорил поэт. Ныне они все готовятся отцвести, кроме одной – самой старой. Почти столетней. И раскинувшейся посреди своих детей и внуков.

Я останавливаюсь, слагаю с плеч ношу. Начинаю рыть землю у корней остро заточенной киркой. Земля подается легко, но кирка – не заступ, отгребать приходится руками.

Наконец, готова широкая, хотя и не такая уж глубокая яма. Теперь нужно завернуть Торригаль.

В плащ? Я даже достаю его.

Ну уж нет.

Может быть, надеть на рукоять амулет «Куриного бога»? Получится что-то вроде бубенца, какими, будто темляком, украшают мечи правосудия.

Тут меня осенило: если даже Торригаль и навел на меня беду, то именно Гитин талисман уберег от напрасной смерти. Нет, отдавать «бога» я не стану.

Снимаю грубую красную куртку, расстилаю вдоль всего Торригаля, одетого в ножны, и благоговейно заворачиваю его. Он кажется мне теплым и слегка трепещущим, будто его изнутри согревает выпитая кровь.

Теперь опустить на самое дно…

Нет. Снова не так.

Зачем-то я наряжаюсь в мантию, причем обернув ее наружу парадной алой стороной, и становлюсь на колени перед моим мечом.

– Прости, Торригаль. Сто смертей на нас обоих. Я не хочу, чтобы ты впредь стал убийцей одних невинных, – говорю я вслух и продолжаю от всей своей скорбной души:

«„В руки мои предай себя. Не упрекай меня за зло, что я невольно причинил тебе своим безрассудством. Ибо я желал нам обоим только добра. Свидетелями моих помыслов, слушателями моих речей да будут все славные клинки прошлого, настоящего и будущего!“»

Господи, что я такого сказал?

Потому что в ответ на мой зов из-за толстенных стволов выступают серебристые тени, и я с благоговейным страхом поднимаюсь с колен, чтобы их приветствовать. И читаю их имена и историю в стальных мыслях существ, которые отчего-то подобны людям своей одеждой и плотью.

Два великих меча готского героя Сида, Колада и Тизон. Сид хотел подарить их зятьям, но те весьма скверно обошлись с его дочерьми, и он забрал свои мечи с великим для них позором.

Дюрандаль, франгский клинок женского пола, что вместе с великим Роландом бился в Ронсевальском ущелье и был им сломан, чтобы ему не достаться сарацинам. Однако поскольку там оказались не сарацины, а охочие до разбоя баски, этот славный меч на деле остался целехонек.

Зульфикар, «Исполненный шипов». Меч ханифа ханифов Мухаммада. Репутация его в обществе (чьем обществе, спрашиваю я себя) безукоризненна. Хотя ему практически не приходилось проливать кровь, но из него сотворили мощнейший символ правой веры, и это дало ему поистине огромную силу.

Меч короля-медведя Артура или Артоса, легендарный Каладболг, то же Калибурн, то же Экскалибур. Дар королю от Девы Озера, которая снова взяла его к себе под воду, когда тяжко раненного короля бриттов увезли на остров Авалон, «Яблоневый Сад». Там он и почивал – пока не явился на зов.