Меч и его палач

Катаны страны Сипангу. Когарасу, или «Вороненок», откованный мастером Мурамасой, «Колокол Луны», дитя Масамунэ. Когда между людьми возник спор, клинки какого мастера лучше, этих двоих воткнули в гальку на дне резво бегущего ручья. По воде плыли осенние листья…

И замечено было, что лезвие Вороненка разрезает каждый лист, что гонит на него течение, лезвие же Колокола Луны отклоняет от себя все листья, не желая даже в такой малости причинить напрасную смерть. И было решено, что мечи Масамунэ превосходят мечи Мурамасы оттого, что не падки на убийство.

Нукэмару, «Самообнажающийся», родом тоже из Страны Восходящего Солнца. Он прославился тем, что всякий раз покидал свои ножны, когда его хозяину и семье грозила опасность.

А чуть поодаль от всех – страшный черный горбун. Клинок Аттилы, гуннского «Бича Божьего», в древние времена занесенного над рутенской землей по имени Эуропа. Меч бога Ареса, или Марса. В сражении с римлянами на Каталаунских полях оба потерпели поражение, и хозяин, и его меч: Аттила был разбит, клинок оказался сломан. Что из чего следовало – загадка для историков. Позже меч славнейшего из гуннов был перекован и положен в его гробницу.

Девять славнейших боевых клинков будут восприемниками моего Торригаля…

– Обладатель незримого королевства, зачем ты вызвал нас из небытия? – звенящим голосом спрашивает Калибурн.

– Я не король, я палач, – отвечаю я, поднимаясь с колен.

– Каждый владыка изнутри палач, каждый палач – владыка справедливости Аллаха, – отвечает мне Зульфикар. – Говори, что надо тебе, и мы выслушаем.

– Я должен похоронить свой меч, чтоб его сохранить, – отвечаю я. – Он выпил сто жизней.

– Все мы тоже выпили свою сотню – и никак не менее, – говорит Колада нежным голосом благородной дамы. – Любой боевой клинок, нареченный именем, получает душу, особенно тот, кого крестили, пуская вдоль него струю святой воды. Каждая смерть неправедного, которую он принимает в себя во время боя, добавляет к его земному бытию день или даже много более. Но когда число смертей достигнет сотни, мы обязаны уйти, чтобы предаться благородным размышлениям. Мы прячемся в парадные залы дворцов, в гробницы великих царей и полководцев, в священные озера; иногда нас хоронят в скромной могиле.

– Жизнь моего Торригаля началась не со святой воды, но с кровавой смерти, – отвечаю я. – Со смерти раскаявшегося убийцы, которому колесо нежданно для него заменили на мой клинок.

– Говорят, – чуть кашлянув и кивая в ответ на мои слова, добавляет Нукэмару, – что преступник, которого заставили уплатить по счету, искупает половину своего греха, тот, кто принимает свой кровавый удел как должную отплату, избегает адской колесницы, а тот, кто нарочито платит собой за чужую вину, – получает силу праведника. И любой из нас, кто пьет от праведника, обретает человеческую плоть и с ней страдание. Как знать, может быть, такова судьба и твоего меча?

– Как знать, – вторит ему Экскалибур, – может быть, и я ушел на дно озера лишь потому, что не было в гибели королевского сына, злосчастного отцеубийцы Мордреда, которую я ему причинил, никакого возвышенного смысла, и лишь кровью негодяев поил меня мой великий король.

– Знаешь, оберегающий Торригаля, в чем обычно купают новый самурайский клинок? – говорит Вороненок. – В крови первого прохожего или купленного для такой цели преступника. Чем тогда мы сами лучше твоего меча?

– Перед кем обнажает себя Нукэмару, бьет себя в грудь Меч Озера и показывает свою искренность наш Черный Ворон? – вдруг вступает в разговор кривой черный меч Аттилы по имени Иштен Кардъя. – Эй, Хельмут, разве мечи палачей не вымогали людскую кровь, подобно татям? Вспомни-ка историю прекрасной Аннерль: не сам ли Торригаль требовал крови из ее детской ручки, а когда не дала – подстроил дело так, что пришлось ей подставить мечу палача свою девическую шейку?

– Такое – но не это – делал Горм, – отвечает ему с презрением прекрасная Дюрандаль. – Часть Торригаля; но всё же не сам Торригаль.

– И если описанное вымогательство было равно предвидению, а кровавый выкуп – избавлению от дурной кармы? – добавляет Нукэмару.

– О чем здесь взялись рассуждать? Я тоже христианка, – выпрямляется пылкая испанка Тизон, – и для меня любая гибель – несчастье, любая ее причина – превышение божеского закона. Но и любой грех – лишь то, что взывает о прощении и милосердии.

– Так окажите это милосердие вот ему, – говорю я и наклоняюсь над Торригалем, поднимая его с земли. – Отмолите его невольные прегрешения.

– Полночь близится, братья и сестры, – вторит мне Экскалибур. – За дело!

Я опускаю Торригаль в яму и кидаю вослед горсть земли. Мои собеседники делают то же. Мигом вырастает рыхлый бугор, которому мы придаем вытянутую четырехугольную форму и даже ставим на ней две связанных вместе палочки. Ибо следовало мне похоронить Торригаля стоймя, незаметно, а я из-за кирки не сумел. Ворожеи и колдуньи любят охотиться за мечами палачей, но, быть может, они побрезгают осквернить одинокий холмик с моим собственным именем, наспех процарапанным на поперечине самодельного креста.