Меч и его палач

Боль от пытки, даже уходя бесследно, оставляет внутри человека некую душевную пропасть, которую не заполнить ничем. То же чувствовал и я.

Теперь мне приходится казнить и скондских женщин – крайне редко, но это также не прибавляет счастья. Разумеется, они по некоей досадной оплошности покусились на само здешнее мироздание. Бесспорно, это чистосердечное признание вины, потому что засвидетельствовать их падение по всем правилам невозможно. И все они горят единственным желанием: войти в здешний зеленый и тенистый рай очищенными даже от тени греха. Я стараюсь причинить им как можно меньше стыда просьбой отодвинуть их темное одеяние пониже и как можно меньше боли своим скимитаром – мне это удается даже тогда, когда женщина из принципа не хочет пить крепкий настой мака. Будить ради них Торстенгаля я, разумеется, не хочу – как он говорит, ему за глаза хватает тех негодяев, на которых он охотится сам. А поскольку отношение к женской крови тут иное, чем к мужской, женщины становятся на толстый слой чистого белого песка, который тут же благоговейно сгребают и хоронят в земляной могиле вместе с их телом. Никто не считает их виновными уже оттого, что они искупают вину со спокойной и почти что радостной готовностью.

Еще одно удивительное событие настигло нас с Захирой. Туфейлиус, который года через два стал едва ли не «советником левого уха» нашего Амира, принес весть о том, что поскольку королевская чета бездетна, а развестись по этой прискорбной причине король Рацибор не смеет, ибо потеряет мощный Вробург и влияние на половину своей любимой Франзонии, – требуют они оба к себе Ортоса, единственного сына от ныне окаменевшего чрева Розальбы. Однако согласны погодить лет пять, от силы шесть – им деликатно намекнули, что мальчишку держат в Сконде как аманата, почетного заложника мира между государствами. Последнее весьма обрадовало мою Китану. Что ни говори, а у неплодной жены больше чад, чем у много родящей, это и в Завете сказано. Постепенно моя жена окружила себя кольцом разновозрастных ребятишек, что роились вокруг, точно пчелки около медового улья. И так же, как в улей, они сносили ей мед своей ласки и своих потешных речений.

Так протекали годы.

Арман засел за историю Обладательницы Пламенного Сердца. Двигалась эта работа медленно, ибо он пожелал создать ее, от начала до конца, своими личными усилиями и на «высоком» скондском наречии. Изложить произошедшее лучшими словами в лучшем порядке, снабдить стихами собственного сочинения (в придачу к легендарным), переписать и иллюминировать миниатюрами.

Скондцы взялись обучать Орта, как раньше Армана, и с гораздо большим успехом, ибо материал был гибкий и благодарный.

Рабиа даже познакомила приемного сынка со своими аламутскими друзьями. Меня взяли в поездку, однако дальше первой крепостной стены не допустили – я же простой гражданин, а не тот, на кого возлагают надежды два сильных государства. Удивительное зрелище представляли эти рукотворные скалы – не венец на главе горы, как Вробург, а заоблачные чертоги, частью вырубленные в самой горе, частью возвышенные над нею с таким искусством, будто сама природа создала эти зубцы, складки, проему пещер и затянутые цветущими ветвями прогалы и проемы.

Тогда я впервые увидел горы…

Не море, которое протянуто вдоль всей внешней готской границы – внутренняя всей своей протяженностью касается Франзонии. Его я лишь мечтал улицезреть.

И снова неторопливой и непреклонной поступью шло время.

Однажды Орт, которому уже исполнилось двенадцать, заявился к моей Китане в ее укромное жилище и кстати застал там меня в состоянии блаженного отдыха после супружеских ласк. Женская половина дома в Сконде именуется харам, то есть запретное, священное место. На деле это значит, что там вечно толкутся все те перезрелые и малолетние домочадцы обоих полов, которым страшновато показаться на глаза хозяину, и лучшие подруги хозяйки, которые, как я всегда подозревал, за чашкой крепкого кофе с пряными и приторными сладостями затевают и прорабатывают во всех деталях очередной заговор против сильного пола.

– Господин Хельмут, – запыхавшись проговорил Ортос, – можно тебя отсюда позвать на мужскую часть дома?

– Прямо сейчас, малыш?

На самом деле он далеко уже не малыш: пушок на щеках и на подбородке, голос ломается – то флейта, то охотничий рог – и ростом вымахал почти с меня самого. По плечо уж точно. С соблюдением всех мужских пропорций.

Когда мы удалились от женских ушей и распили по чашечке прохладительного сунского чая, Орт сказал с отчаянием:

– Меня женить собираются. Это оттого, наверное, что через несколько месяцев им придется меня отдавать Западу.

– Ты же недоросль.

– Какое там. Сны уже каждую ночь приходят.

Понятное дело, какие. И простынки после них пачкает, как младенец, – только что не так невинно.

– Хм. Ну, не думаю, что они – кто они, кстати? – были совсем без ума. Давай в подробностях.

– Это Сейфи и Рабиа, конечно. Как родители. Но за ними… ну, Хельм, ты сам знаешь, кто именно. Не рыпнешься.