Меч и ятаган

— Ты ведь достаточно умный человек, Томас. И прекрасно знаешь, что я имею в виду. А я знаю, что у тебя по-прежнему ко мне чувство, которое было тогда, в те годы. Это было видно по твоим глазам, по выражению лица.

Баррет кивнул.

— А ты? Ты чувствуешь… то же?

— Почему ты так решил? Особенно после того, на что ты меня обрек. — Внезапно голос ее сделался холоден, с острыми призвуками. — До того как мы с тобой встретились, я ждала замужества, и наша семья должна была породниться с одним из знатнейших домов Сардинии. У меня, небогатой дворянки, был бы дворец, титул, свита. Но затем мое сердце похитил ты. Я же была публично ошельмована и отвергнута всей моей родней. Я утратила их, потеряла тебя и нашего ребенка, и остаток дней мне предстояло провести в женском монастыре, а то и кое-где похуже. Если бы на спасение мне не пришел сэр Оливер. Этому человеку я многим, очень многим обязана. Как и ты.

— Интересно, чем?

— Уже тем, что я сейчас сижу здесь перед тобой. И тем, что тебе не приходится тиранить свою совесть больше, чем ты ее уже истерзал.

Слова кололи в самое сердце. Томас опустил взгляд на свои сцепленные у живота ладони. Возникшая тишина тянулась мучительно, а в памяти отчего-то ожила та теплая мальтийская ночь, когда они сидели, приникнув друг к другу.

— Я отдал бы все на свете, — снова заговорил Томас, — лишь бы то время для нас вернулось и я мог исправить то незаслуженное страдание, которому тебя подверг.

— Оставь прошлое в покое. Тому времени уже не бывать. Что было, то прошло.

Он резко поднял голову.

— Тогда что, что мне сделать, чтобы исправить былое? Скажи!

— Исправлять что-либо уже поздно, Томас, — с кроткой печалью произнесла Мария. — Нам остается лишь жить, как жили.

Он судорожно сглотнул.

— Я понимаю. И не смею больше тебе досаждать.

Встать со скамьи ему помешала ее ладонь: небольшая, но неожиданно властная, она удержала его за предплечье.

— Ты так быстро сдаешься? Что случилось с тем бесстрашным рыцарем, которого я когда-то знала?

— Что толку оставаться, — с горькой запальчивостью выдохнул Томас, — когда в твоем сердце нет любви ко мне?

— Так уж и нет? — Подавшись ближе, Мария нежным поцелуем притронулась к его губам, после чего отстранилась с мимолетной улыбкой. — Как ты можешь в этом сомневаться?

В груди теплой волной взбухали радость и облегчение. Губы Томаса расцвели непроизвольной улыбкой, а сам он приподнялся, норовя подсесть ближе.

Глаза Марии обеспокоенно расширились.

— А ну, — она чутко приподняла руку. — Оставайся-ка там.

— Но…

— Оставайся там, говорю. В самом деле, Томас, ради любви, которая у тебя есть ко мне, и любви, которую все еще испытываю к тебе я, держись на расстоянии. Умоляю.

Он неловко сел, смущенный и взволнованный.

— Мария, ты для меня все. Сколько времени прошло с той поры, как я держал тебя в объятиях, — целая жизнь. Ну пожалуйста, прошу тебя.

— Вот именно, — печально улыбнулась она. — Как ты сам сейчас сказал: целая жизнь, с тех самых пор у каждого своя. Ты жил у себя в Англии. Ходил, я слышала, походами по Европе. Несомненно, жизнь, полная разнообразных приключений.

— Без тебя она была пуста.

— Но ведь, так или иначе, жизнь. А я, как могла, обустраивала свою. С той поры, как заставила себя смириться с мыслью, что больше никогда тебя не увижу. — Мария притихла, и улыбка сошла с ее лица. — Два года минуло, прежде чем я вновь пробудилась к жизни. И все это время обо мне заботился Оливер. У него нежная душа, Томас, несмотря на то что он рыцарь. И он добрый человек. Я знала, что он любит меня, и сама относилась к нему с приязнью… более чем. Так что мы с ним поженились — разумеется, тайно. Орден закрывает глаза на многое, но не на все, как в этом убедились мы с тобой. И вот с той поры я его жена. Я даже научилась быть счастливой. — Невесело усмехнувшись, она пронизывающе взглянула на Томаса. — И тут вдруг в мою жизнь возвращаешься ты, врываешься подобно… шторму, урагану в моем сердце. Я не лгу. Первым же моим безотчетным желанием было кинуться к тебе в объятия, расцеловать. Я б так и поступила, дождись я тогда тебя в часовне. Но у меня оказалось время на раздумья. Время все взвесить, поразмыслить. В том числе и о том, какой удар это будет для Оливера. И что такого блаженного счастья, какое мы с тобой когда-то испытывали, у нас уже не будет никогда.

— Почему? — с мучительным напряжением спросил Томас. Каждое произнесенное ею слово было словно жернов на шею.

— Мы живем под тенью турецкого ятагана, любовь моя. И та жизнь, что мне осталась, уж Бог весть сколько… Словом, я не хочу, чтобы она оказалась запятнана горем и страданием. Я этого не вынесу. Как, наверное, и ты, Томас, если ты честен хотя бы с самим собой. — Она умоляюще на него посмотрела. — Ты ведь знаешь, что я права.

Он яростно мотнул головой.

— Так не должно быть.