Меч и ятаган

Постылая ложь, опаляющая сердце уже в тот момент, как он ее произнес. Этой ночью с отрядом обреченных он уходит в Сент-Эльмо и обратно уже не вернется. Остались считаные часы, за которые дай Бог хотя бы примириться с Марией. Так зачем же распалять им обоим чувства ложными посулами будущего, которому не бывать? Она выжидательно, во все глаза на него смотрела. И он кивнул, медленно-премедленно.

— Спасибо тебе, Томас. — Глаза ее были влажны от слез. Женщина чуть придвинулась и, протянув руку, взяла его ладонь. От прикосновения ее кожи по телу прошел жаркий трепет. — А теперь давай поговорим. Без злобы, без горечи. Есть то, о чем ты должен знать.

— А я знаю. Об участи нашего ребенка мне стало известно от Оливера.

— Участи? — В глазах Марии мелькнуло удивление.

— Что он умер в младенчестве.

Мария нахмурилась, глаза ее рассерженно заблестели.

— Он так сказал?

— Да.

— Сказал, что наш сын умер?

— Именно.

— Но он жив! — воскликнула она растерянно. — Жив и здоров, успокойся. Растить его я не могла: не разрешалось. Первые годы жизни мы растили его втайне, а Ордену Оливер сказал, что ребенок умер вскоре после рождения. Мы выдавали его за сынишку одной из наших служанок. Но потом нас предали, обман раскрылся. И его должны были от меня забрать.

— Забрать? Кто?

— Рыцари. Орден собирался услать нашего мальчика куда-то туда, где от него не будет вестей. Чтобы он, видите ли, не пятнал орденскую честь. И я бросилась упрашивать Оливера. На коленях молила, и он обещал что-нибудь предпринять.

— Что именно?

— Малыша отправили в Англию, на воспитание к одному из кузенов Оливера. С той поры я моего мальчика не видела. Но время от времени о нем приходили весточки. Что он вырос прекрасным юношей. Ну-ка, подожди…

Мария проворно поднялась и заспешила к дому. Вскоре, румяная от волнения, она возвратилась, села и вытянула руку. На раскрытой ладони лежал миниатюрный медальон с изящной серебряной цепочкой. Она раскрыла его и с теплой улыбкой стала глядеть на портретик внутри. Затем протянула медальон Томасу.

— Это мне прислали, когда ему исполнилось уже шестнадцать, — с горделиво блестящими глазами поведала она. — Вот он, наш с тобой сын. Наш Рикардо.

С сумрачным предчувствием Томас принял медальон и впился взглядом в портрет. Знакомые черты. Здесь он был, безусловно, моложе, с мягкими волнистыми локонами, определенно от матери. Теперь волосы, понятно, подстрижены и приглажены, но эти темно-карие глаза, смугловатая кожа, легкая скуластость, тонкость черт… Так вот каким он был. И каким стал.

Глава 33

— Боже, Боже мой, — вырвалось у Баррета сквозь стиснутые зубы. Ум заметался в западне, в тесном лабиринте обмана и предательства, в котором, получается, протекала вся жизнь, на протяжении которой его властно использовали. Томас поглядел на Марию, любящая и чуть уязвленная улыбка которой сменилась на тревожное волнение.

— В чем дело? Томас, скажи мне. Скажи немедленно.

— Ты это еще кому-нибудь показывала? Скажем, Оливеру?

— А что? — растерянно переспросила Мария.

— Мне надо знать. Он когда-нибудь видел этот медальон?

— Н-нет.

— А прознать о нем он как-нибудь мог?

Она покачала головой:

— Не думаю. Я держу его в секрете. Оливер — душевный человек, всегда был ко мне добр. Зачем ранить его напоминаниями о прошлом, о моей к тебе привязанности?

Когда Томас, закрыв, возвращал медальон, сердце ему сводил страх.

— Держи это в надежном месте и никому не показывай. Мне пора. Ухожу прямо сейчас. Постараюсь, если получится, заглянуть сегодня еще раз. Клянусь тебе.

Марию обуревало смятение.

— Но в чем дело? Что стряслось? Ты можешь мне толком объяснить? Томас, скажи сейчас же!

— Не могу, пока. Поверь мне. А главное, доверься.

Он встал, собираясь уходить, и, легонько стиснув ладонь Марии, поднес ее к губам, с прикрытыми глазами вдохнув аромат ее кожи так глубоко, словно выдыхать уже и не собирался. А затем выпустил руку и стремительно пошагал к воротам. Распахнул дверь, шагнул на улицу, но уже на выходе, закрывая, мельком обернулся. Мария стояла, непроизвольно скрестив на груди ладони; на лице ее была мука.

Томас быстрым шагом продвигался по улице. На повороте он свернул в проулок, что вел в обитель. Ум горел от мыслей о только что узнанном, и Томас шел, не замечая толком ничего вокруг. А потому и не заметил фигуры в конце улицы. Полускрытая тенью, она стояла в дверях хлебной лавки, якобы в очереди за лепешкой или милой иному европейцу ржаной краюхой. Какое-то время фигура пристально смотрела Томасу вслед, после чего направилась к воротам дома.

* * *

— Я теперь знаю, кто ты, — выдохнул Томас, прикрывая за собой дверь в келью своего оруженосца.

Ричард, который, сидя у стола, что-то писал, поднял голову. Он был до пояса раздет, и кожа его лоснилась от влажной духоты. Отложив перо, юноша перемазанной чернилами тряпицей неброско прикрыл несколько строк, набросанных мелковатым четким почерком.

— Вы о чем? — невозмутимо спросил он.