Меч и ятаган

– Его? – переспросил Томас. – Ни в коей мере. Кого угодно, только не ла Валетта. Даже если магистр утомлен телом, сердцем он по-прежнему тверд.

– Пожалуй, ты прав. Без ла Валетта турки давно бы нас уже одолели.

– Ну что, теперь довольны? Великий магистр, как-никак, поступил по-вашему. – Обернувшись, рядом с собой Томас увидел Ромегаса. Капитан кивком указал на жалкие обломки, которые еще недавно были подъемным мостом. – Надо было вам все-таки меня поддержать, Томас. В форте ла Валетт оставил, можно сказать, лишь орудийную прислугу. Если Биргу завтра падет, Сент-Анджело после этого продержится считаные дни. А с усиленным гарнизоном он простоял бы недели, если не месяцы. Хотя теперь чего уж, – он досадливо махнул рукой. – Теперь ничего не поделаешь.

– Ошибаетесь, – покачал головой Томас. – Оставь мы Биргу, воля к победе у нас ослабла бы, а у врага, наоборот, окрепла. А так отступать нам некуда, и люди при виде врага будут сражаться с железным упорством. Умрут, но не отступят ни на пядь.

– Посмотрим, – вздохнул Ромегас и, повернувшись, пошагал по разобранному завалу к форту, где остановился и с задумчивой грустью стал оглядывать вывороченные с мясом бревна в том месте, где сила взрыва дополнительно расширила ров.

Небольшое офицерское собрание начало расходиться, и Томас поманил к себе Ричарда.

– Пойдем и мы, обратно в дом Стокли.

Они двинулись по улице – неторопливо, чтобы Томасу было легче волочить свою больную ногу.

– Не знаю, говорить ли что-нибудь твоей матери о завтрашнем штурме, – проговорил Томас, явно испрашивая совета.

Ричард даже удивился:

– Почему бы и нет? Она имеет право знать. Право со всем примириться, если вдруг завтра наступит конец. Разве не так?

Томас кивнул, но как-то вскользь:

– Боится она за меня. Я ведь после Сент-Эльмо и меча в руках не держал.

– Да, кстати: а теперь сможете?

– Ла Валетт так думает.

– А что думаете вы?

– Правая рука слаба: давно не упражнялся. Вижу только одним глазом, а слева из-за ожогов и рука, и нога плохо сгибаются, да еще и болят. – При взгляде на сына Томас виновато улыбнулся. – Получается, я не хуже многих из тех, кто займет место на стенах. Один ты у нас как заговоренный: ни царапины.

– Ничего, – усмехнулся Ричард. – Удача, она лишь до поры. Рано или поздно что-нибудь да прилетит.

Томас, остановившись, цепко посмотрел:

– Ты что, никак боишься?

Ричард секунду колебался, сознаваться или нет. А затем кивнул:

– Ну а вы как думали… Я ведь не из смельчаков.

– А вот я слышал как раз обратное… Знаешь, что мне сказал ла Валетт? Что ты, пока я лежал в лазарете, сражался как закаленный боец. Так что отвагу свою тебе доказывать не приходится.

– Ох уж эта отвага… Бился в основном из-за того же страха. Боязнь такая, что хочешь отогнать, да не можешь. Иной раз даже мысль мелькает: скорее бы все это кончилось. Пуля, и та была бы за милость. Каждую атаку встречаю со страхом в сердце и холодным потом на ладонях и спине. – Он, блестя глазами, посмотрел на Томаса. – Вам, наверное, за меня стыдно? Не удивлюсь.

– Стыдно? – Сердце надрывалось от беспомощного желания защитить сына, оградить его от этой муки. Он положил обе руки юноше на плечи. – Ричард, я не испытываю за тебя ничего, кроме гордости. Людей храбрее тебя я и не встречал.

– Да бросьте вы, – вздохнул Ричард, отводя глаза. – Трус, он и есть трус.

– Трус – это тот, кто при виде опасности дает деру. Храбрость же состоит в том, чтобы, собрав всю свою волю, сознательно повернуться к опасности лицом, встать на ее пути. Мне, Ричард, это известно не понаслышке. Для меня это, можно сказать, лекало, которым я вымеря́л себя всю свою жизнь. – Видя скептический взгляд сына, Томас невольно хохотнул. – Ты думал, я чем-то отличался от тебя? Да вовсе нет. Страх – это шпоры, подгоняющие нас и нам подобных. А иначе как бы мы могли его укрощать, не давая ему завладеть нашей жизнью и в конечном счете судьбой? Похоже, в этом мы с тобой схожи, отец и сын.

Ричард кивнул и, дрогнув губами, неловко отвернулся, утирая глаза. Непроизвольное это движение Томас истолковал как пристыженность, и сердце в нем сжалось от сопереживания.

– Тебе не в чем себя упрекать.

– Да не упрек это, – с нервным смешком бросил Ричард. – Просто я… счастлив. Счастлив, что у меня есть отец. И что отец этот вы.

Смятение моментально сменилось безудержной радостью, в порыве которой Томас прижал к себе Ричарда и поцеловал в лоб, а выпустив, шутливо его пихнул и заговорщически сказал:

– А врежем-ка нынче мы с тобой по чарочке. Ей-богу, если и есть на свете испытание на смелость, так это для тех, кто не моргнув глазом проглотит стакан здешней кислятины.

Оба рассмеялись и пошли; при этом здоровую свою руку Томас держал у сына на плече.

Когда подошли к воротам, отворять их взялся Томас: поднял задвижку, надавил на створку двери. Обернувшись, он увидел, что Ричард на улице стоит чуть поодаль.

– Ты чего?

– Да нет, ничего, – юноша улыбнулся открытой улыбкой. – Просто… Знаете, я, пожалуй, заночую нынче в обители.

– Вот как? – разочарованно удивился Томас. – А что?