Меч и Цитадель

Стоя у леера, я любовался берегом, изрядно топким в этих местах, в краю древних равнин, залитых водами обмелевшего, закупоренного илом Гьёлля, и вдруг мне почудилось, что холмы и пригорки у края воды наделены некоей правильностью очертаний, как будто за всей этой бескрайней болотистой глухоманью кроется общий геометрический дух, исчезающий из виду, если смотреть на нее прямо, и вновь проявляющийся, стоит лишь отвести взгляд (очень похожее впечатление производят некоторые картины). Тут ко мне подошел капитан, и я, сказав ему, что слыхал, будто развалины Несса тянутся далеко вниз по реке, спросил, скоро ли мы увидим их. Капитан, рассмеявшись, ответил, что мимо развалин мы идем уже третий день, одолжил мне подзорную трубу, и с ее помощью я сумел разглядеть в неприметном с виду пеньке покосившийся, обомшелый обломок колонны.

В тот же миг все вокруг – стены, улицы, монументы – словно бы разом выскочило из укрытий, подобно каменному городищу, возрождение коего мы с двумя ведьмами наблюдали с крыши гробницы. Нет, никаких перемен вне пределов моего разума не произошло, однако мыслью я словно бы – куда быстрей, чем на корабле мастера Мальрубия, – перенесся из безлюдных болот в самое сердце бескрайних древних руин.

Я и по сей день не устаю удивляться, сколь многое каждый из нас прекрасно видит, однако не осознает. Многие недели мой друг Иона казался мне всего-навсего человеком с протезом вместо руки, а странствуя с Бальдандерсом и доктором Талосом, я проглядел не менее сотни мелочей, весьма красноречиво свидетельствовавших, что Бальдандерс не раб – господин. Вспомнить хотя бы, как изумил он меня за Воротами Сострадания, не сбежав от доктора, хотя имел к тому все возможности…

С течением дня развалины становились видны все ясней и ясней. За каждой речной излучиной позеленевшие стены поднимались выше, земля становилась тверже. На следующее утро, проснувшись, я обнаружил, что некоторые, самые стойкие здания до сих пор сохраняют верхние этажи, а вскоре после заметил у древнего пирса небольшой, с иголочки новенький ялик и указал на него капитану.

– На свете есть уйма семей, поколениями, от дедов к внукам, живущих тем, что отыщут в этих развалинах, – улыбнувшись моей наивности, пояснил он в ответ.

– Об этом я слышал, но ведь им подобная лодка не подойдет ни за что. Слишком мала; много ли на ней увезешь?

– Монет или драгоценностей – очень даже. А больше в этих местах к берегу не пристает никто. Закона здесь нет, так что мародеры режут почем зря и друг дружку, и вообще всех, кто ни сойдет на сушу.

– Мне нужно там побывать. Подождешь меня?

Капитан уставился на меня, будто на умалишенного:

– Долго ждать?

– До полудня, не дольше.

– Гляди, – сказал он, указывая вверх по течению. – Вон там, впереди, – последняя большая излучина. Сойдешь здесь, а нас догонишь за ней, у следующего поворота русла. Раньше обеда мы всяко туда не дойдем.

Я согласился, и капитан отрядил четверых матросов, спустив с борта «Самру» шлюпку, доставить меня на берег. Как только мы собрались отойти от корабля, он расстегнул пояс с кракемартом в ножнах и подал его мне, без тени улыбки сказав:

– Он верно служил мне во множестве кровавых стычек. Цель в голову, только гляди, острие о бляху ремня не обломи.

Я, с благодарностью приняв саблю, заверил его, что всегда предпочитал шею.

– Тоже неплохо, если рядом товарищей нет и горизонтальным махом никого из своих не зацепишь, – сказал капитан, крутя ус.

Устроившись на корме, я получил прекрасную возможность приглядеться к лицам гребцов. Очевидно, берега матросы с «Самру» боялись в той же мере, что и меня. Подойдя к пристани рядом с яликом, они поспешили убраться восвояси и впопыхах едва не перевернули шлюпку. Убедившись, что на единственной банке ялика вправду покоится увядший алый мак, замеченный мной с корабля, я проводил взглядом шлюпку, и едва ее подняли на борт, гребцы «Самру» немедля спустили на воду весла, хотя легкий бриз исправно наполнял грот. Очевидно, капитан решил миновать излучину русла как можно быстрее и, если я не появлюсь вовремя в условленном месте, отправиться дальше без меня, с чистой совестью посчитав (и объяснив другим, буде у кого-либо возникнут вопросы), что виноват в опоздании только я сам. Должно быть, и кракемартом он пожертвовал лишь затем, чтоб окончательно успокоить совесть.

По бокам от пирса тянулись кверху каменные ступени – почти такие же, с каких я мальчишкой нырял в Гьёлль. Наверху не оказалось ни души; все вокруг густо заросло травой, пробивавшейся к солнцу сквозь трещины между плитами мостовой. Передо мною безмолвно покоился разрушенный город, мой родной Несс, хоть то и был Несс давно минувших времен. Несколько птиц, круживших над головой, в вышине, хранили молчание, достойное померкших в солнечном свете звезд. Гьёлль, что-то шептавший себе под нос на стрежне, уже казался далеким, отстраненным, как и остовы зданий, мимо которых, прихрамывая, брел я. Как только берег скрылся из виду, он вовсе стих, словно робкий, неуверенный в себе гость, умолкающий, вслед за хозяином пройдя в соседнюю комнату.