Меч истины (СИ)

Мундом он пожертвовал, когда лесное племя потребовало Божьего Суда. Испанец был силён на мечах, но их кузнец на всё решился, бросая вызов. Силища в его теле была немереная. Они с Мундом просто искромсали друг друга. Не помню, как вождь объяснял тамошним ничейный результат поединка. Нам всё равно пришлось уйти. Я впервые жалел. А, может, и к лучшему – не успел к ней привязаться.

Мунда мы поминали без особого сожаления.

- Испанцу было всё равно: жить или умереть, - сказал Эйнгард. – Такие, как он, обуза в настоящем бою. Надёжен только тот, кто до последнего будет сохранять свою шкуру. А значит, с той стороны до тебя не дотянется враг. Помянем Мунда! Туда ему и дорога!

Прежде я внимал ему если и не с восторгом, то с пониманием. Но испанец умер, как настоящий мужик. Умер за чужое преступление. Я даже не знаю, кто его украл, тот меч. Позже, увидев его у вождя, спросил об этом. Эйнгард просто пожал плечами:

- Тот, кто сделал это, был гнидой, и не стоит о нём вспоминать. Меч обнаружили воины через день после того, как мы ушли из деревни. Вора сунули в мешок и утопили в болоте. Дело решено.

- Почему же ты не вернул меч антам? Кажется, у того кузнеца есть сын.

Ворон криво усмехнулся и стиснул моё плечо:

- Никогда не совершай такой ошибки, когда сам станешь вождём. Решение вождя всегда верно. Даже если он ошибается. И что нам за дело до лесного увальня, возомнившего, будто может спросить ответа у воинов? Мунд настрогал его ломтями, и правильно сделал.

У Эйнгарда всегда был готов ответ. Он разменивал людей как фигурки в странной восточной игре, которую очень любил. Ему так и не удалось обучить меня этой премудрости. Я сражался за каждую пешку, и потому проигрывал битвы.

Альви… Альви был последней пешкой. Он не усомнился, когда Ворон с усмешкой приказал ему: «Убей!» Юнца я ещё жалел, поэтому они успели ранить меня три раза. Он сам нанёс мне одну из ран. После, вспоров брюхо Альви, я не жалел уже никого.

- Почему ты отдал их? Ты же знал, что эта деревня значила для меня! Мы обещали им защиту! Они платили нам за это.

Всё было не так, как в песне. И я оказался подлецом, вместе с ними. Потому что вместе с ними я пил антский мёд и ласкал девушку, обещая, что ей не будет больно. А наш вождь уже продал их всех.

Они окружили меня, как волки. Я истекал кровью, а Эйнгард спокойно объяснял, ожидая, пока я свалюсь:

- Мне не нужна твоя суложь, галл. Мне не нужен ты. Сейчас мне нужнее союз с этой готской дружиной. У них есть сила, они и без того могут взять то, что захотят. Пусть лучше они возьмут это для меня. А если для этого надо, чтобы они отодрали всех антских девок – пусть их. Какое мне дело, если среди них окажется твоя?

Я усмехнулся, отплёвывая кровь ему в лицо:

- Хорошо. Взамен я отодрал твою жену.

Он оскалился в ответ:

- Это тоже ничего не значит. К тому времени, как она родит, все забудут, что в дружине был желтоволосый галл.

И тогда я убил его. Не помню, как. Не помню, как совладал с ними со всеми. Сочинять было легче, чем помнить…

Визарий

Я и в мыслях не имел, что мы вторгаемся во что-то потустороннее. Но слово «призрак» прозвучало вполне отчётливо. Перебрал всё, что помню из германских языков: кажется, «гейст» не имеет другого значения. А ещё я услышал имя увечного жреца Тотилы. Всё это произносил низкий молодой голос, долетевший из-за угла хозяйственной постройки. Этот край посёлка был застроен вовсе беспорядочно, преобладали купеческие склады, местами превращённые в жилища. Ни великой красоты не наблюдалось, ни особого удобства. Зато углов хоть отбавляй. Доносилось не очень внятно, чтобы услышать больше, я должен был обогнуть клеть и предстать перед спорящими. Точнее перед угрожавшим мужчиной и его неизвестным собеседником, который ничего не отвечал. В какой-то момент мне показалось, что воин произносит свой монолог в одиночестве. Но тут другой невнятно засопел и заскрёб пальцами по брёвнам – должно быть, пытался высвободиться.

Я не спешил на помощь обиженному. За два пустых дня в этом селении не удалось узнать ничего дельного. Воля правителя заткнула все говорливые рты. Понять бы ещё, от кого исходил приказ: от грозного вождя или от странного жреца?

Тотила меня интересовал. Начать с того, что я не смог определить его возраст. Не больше сорока, но узкое лицо покрыто морщинами, впрочем, возникшими не от прожитых лет. Он мог бы казаться красивым, если бы не выражение постоянной обиды, кривившее губы. Подбородок, поросший вместо солидной бороды редкой светлой щетиной, из-за этого выглядел детским.

Слепцы от рождения привыкают определённым образом держать голову, прислушиваясь к окружающему. У готского жреца не было этой манеры, значит, он начинал познавать мир, опираясь не только на слух. И всё же ослеп достаточно давно. Он отвык следить за мимикой своего лица, как это делает человек, потерявший зрение уже взрослым.