Меч истины (СИ)

- Я выбрал путь Меча. Потому что иначе это должен был сделать кто-то другой.

Я молча повернулся и пошел в дом, ощущая ледяное дуновение под ложечкой. Визарий никогда не лжёт, в этом я уже успел убедиться.

Но если это так, то какой путь выбрал я?

*

И, конечно, Аквила-Младший умер. Умер от широкой раны внизу живота. Я успел поймать его затухающий взгляд, когда он медленно, словно всё происходило во сне, оседал на песок. В бледно-голубых глазах предателя я прочёл только глубочайшее удивление. Странно, что человек, из ничтожных побуждений ставший братоубийцей, был так поражен тем обстоятельством, что смерть настигла его самого. Я подумал, что люди вряд ли убивали бы, если бы могли испытать то же, что испытывали их жертвы.

Но жил человек Визарий, который снова - в который раз умер и воскрес. Умер мучительно, как и тот, что остался лежать на песке прибрежной полосы, где происходил Суд. Удивительно, но я на этот раз почти не следил за ходом поединка. Моё сознание хваталось за всяческие посторонние детали: суровую сосредоточенность Лугия, горящие сухим блеском глаза Луциллии, прижимающей к себе голову ребёнка, недоверчивое молчание распаренной на жаре толпы. Мне хотелось смотреть куда угодно, только не туда, где, убивая другого, убивал себя мужчина по прозвищу Меч. Искоренял грех, смертию смерть поправ!

Заметно было, что многие присутствующие на поединке явились просто для того, чтобы посмотреть ристалище. Без жажды узнать истину. Без веры в сердце. Я – не так. Я верил. Я знал Евангелие, с детства впитав все его величайшие откровения. Мне, трусливому и суетному, открылась вдруг правда Меча! От этого прежние мои сомнения как-то сразу выцвели и отошли на задний план, душу охватило неизъяснимое облегчение.

Господь наш Иисус умер на кресте во имя очищения человечества от скверны греха. Ибо самопожертвование – великая сила, перед которой не могут устоять диавольские легионы! Меч не славит моего Бога, он не знает имени своего божества. Но совершает его волей великое искупление.

Квинтиллий Аквила, конечно, умер. Но в силу жертвы, принесённой его убийцей, он отправился на небо безгрешным, как в час своего рождения! Своей смертью Меч поставил печать в дарственной на его вечную жизнь. Это не могло быть по-другому! Теперь я точно знал, КОМУ служит Визарий!

Когда всё завершилось, и мы вернулись в дом под тремя тополями, Визарий попросил меня принести воды из колодца, чтобы смыть с себя смертный пот. Выполнив его просьбу и дождавшись, пока он умоется, я припал к его коленям.

- Что с тобой, Давид? Что-то случилось? – с тревогой спросил Меч.

Что я мог ему ответить? Тайна жгла мне сердце и глаза, но никак не хотела вылиться в слова, достойные такого откровения.

- Теперь я понимаю, - выдохнул я, кажется единственное, на что был способен.

Объяснять чудо? Это всё равно, что ковырять в ранах ангела, павшего с небес!

*

Я не узнавал сам себя! Куда делся тот мерзкий предатель, коим я мнил себя накануне? Теперь я всё смогу объяснить! Даже светило небесное, столь тягостное и неумолимое вчера, сегодня улыбалось мне с прозрачного неба. Ночью прошла гроза, и природа словно очистилась вместе со мною. Хотелось петь, как подвыпившему.

На углу у рыночной площади мне попалась Трина с корзиной яблок. Я так любил мир, что кинулся к ней с объятиями, закружив её по улице в бешеном танце. Корзина опрокинулась, яблоки раскатились по улице. Мы собирали их в пыли, медово-красные и благоухающие. Девчонка ругалась, как портовый грузчик, и даже попыталась меня побить, но я всё равно её любил.

В таком настроении я ворвался в келью моего учителя. Уверенный, что буду понят, восторженно поведал о своём откровении. Мне казалось, что мои аргументы звучат так убедительно! Тем более что Преосвященный не прерывал меня вопросами, слушал внимательно, а под конец встал и подошёл к окну, повернувшись ко мне спиной. Когда поток слов, наконец, иссяк, он посмотрел на меня.

Мне стало не по себе. Взор моего учителя затуманился, словно его подёрнуло плёночкой, как у больной птицы.

- Правильно ли я понял, что ты считаешь этого язычника орудием Господа нашего?

Я только кивнул, чувствуя, как сохнет в горле.

- Ты видел в его доме крест или другие предметы культа? Молился ли он Отцу нашему Небесному? – голос Преосвященного становился всё громче и холоднее. – Нет?! Но тогда ты сам стал добычей Диавола, несчастный! Ибо то, что ты сейчас говорил, есть худшее из богохульств, измыслить которое тебя подбил не иначе, как Враг рода человеческого!

Прижав руки к щекам, в ужасе оттого, что слышу, я упал перед ним на колени.

- Но отец мой, вы же сами учили, что самопожертвование - это промысел Божий! Ведь Диавол в мерзости своей не имеет души и никогда не причинит вреда плоти своей. Тому же учит и слуг – потакать плоти, а не умерщвлять её.