Меч истины (СИ)

Без великой необходимости Меч Истины никогда не говорил, кто мы. Оно и понятно, если вспомнить, как я сам его ненавидел. Но у меня причина была: меня неправедно казнить хотели. А обычные люди Мечей сторонятся просто потому, что совесть мало у кого без пятнышка. Не хотелось гарнизон обозлить, который и без того собой владеет слабо. На благодарность за съеденную лошадь я бы не рассчитывал. У нас ведь ещё две остались. Нищий всегда ненавидит того, кто хоть самую малость богаче. Игреневая Луна и вороная кобыла Аяны были лучших сарматских кровей, но едва ли Метелл сейчас видел в них иную ценность, кроме пищевой. Однако он покачал головой:

- Пока хватит одной, не то со многими будет как с несчастной Ульрикой. Я благодарен вам. И тем богам, которые прислали вас, чтобы спасти моих людей.

- Или продлить их муки, - прошептал Визарий.

Сказано было почти беззвучно, к тому же по-галльски – чтобы никто не понял, кроме меня, но Метелл резко вздёрнул голову, глаза вспыхнули, как угли. Голодный он или сытый, а я бы не хотел с ним сойтись на мечах. Что-то в нём было эдакое – не скажу, но он бы и против Визария устоял, а это немногие могут.

Выручила Аяна. Замечено, что в таких делах женщины мудрее нас. Оттёрла долговязого в сторону, заявила офицеру:

- Я могу заняться кухней. И мои мужчины тоже. Мы не голодали, а твоим людям надо ещё с собой совладать.

Метелл кивнул, огни в глазах погасли. И повёл нас к преторию , куда уже снесли мясо в котлах. За спиной я услышал тихий скулёж, обернулся. Человек десять ползали по камням, слизывая кровь. Меня затошнило.

Конину Аяна уварила до того, что хоть губами ешь. Зато бульон получился крепчайший, пришлось раза три воду в котлы подливать. За водой она гоняла меня. А солдаты, приставленные Метеллом, охраняли пищу и кухарку. Сам офицер тоже присутствовал, приглядывал за всем и молчал. Хорошо, что он рядом был, иначе я бы Аяну ни за что одну не бросил, хоть она стрелу на лету останавливает. Голодные вокруг. Не у всякого на них рука подымется. А колодец был во внутреннем дворике, и обзору оттуда никакого. В горах вода глубоко, пока ворот крутишь, сто раз с ума сойдёшь, как она там.

Нам добровольно взялся помогать один разговорчивый светлоголовый парнишка. Его даже звали почти как меня – Луканом. Он и воду носил, и дрова, которые крушил Визарий тяжёлым колуном и с такой яростью, какой я у него даже в бою не видел. Визарий молчал, а Лукан всё говорил, говорил. Рассказывал, как их обложили со всех сторон, как умирали защитники крепости. Имена называл, перечислял подробности. Я хотел прервать, потом понял - парень тоже не в себе. Несло его, он в нас видел хорошо если не богов. Мы им пищу доставили, а то, что трёх лошадок на двести человек хватит в натяг на неделю, до него не доходило. Сегодня помощь пришла - больше ничего он знать не хотел.

Я никогда прежде не задумывался, как люди переносят длительную муку. В бою всё просто, там ярость помогает. А вот если ногу отрубили, скажем - запал прошёл, и одна только боль осталась. Я знал таких: они зубами перемалывали крепчайшее полотно, чтобы не кричать. Иные потом на меч кидались, жить не хотели. Но так, как здесь, я видел это впервые: когда и силы на исходе, и воли уже нет, а мучениям конца не предвидится. Это в первый момент мне все голодные одинаковыми показались, что мужчины, что женщины. А они разные были. Когда им миски с похлёбкой в руки совал, я это хорошо разглядел.

Был там один здоровый мужик, квадратный почти. Худой – все они там худые, но мощи ещё изрядно оставалось. А сидел, как выпотрошенный, ребёнка на руках держал. Мальчишку лет шести, прозрачного, как плотвичка-малёк – хребет сквозь кожицу видно. Рот уже и не открывал почти, но отец упрямо заставлял его сделать ещё глоток.

- Ешь, как следует, Теодульф. Вам с Германиком нальют ещё.

Не подумал бы, что приказ Метелла может звучать так заботливо. Он всё время меня удивлял, этот парень. Мужик на него, впрочем, и не посмотрел, всё совал парнишке еду. Трибун отошёл, а возле меня тут же образовался Лукан:

- У Теодульфа жена с голоду померла. Сына спасала, всю еду ему берегла. Теперь гот себе этого простить не может. А малыш всё равно умирает. Дай им ещё, Лугий!

Как будто я без него бы не дал! Но сердиться не хотелось, слишком много горя вокруг. И этот доброхот назойливый ведь один из лучших тут. Повидал я и другой человеческий вид. Когда новую миску Теодульфу наливал, подошёл к нам детина удивительной формы, я таких и не встречал, пожалуй. Громадный, в плечах что твои ворота. Только эти плечи совсем покатыми казались из-за широченного загривка – шире моих бёдер, ей богу. Бритая голова на этом торсе выглядела маленькой, как фига. Не понравился он мне сразу и прочно. Может потому, что безумным не выглядел, просто злым до отупения.

- Лучше бы ты эту миску отдал тем, кто может сражаться. Что проку кормить подыхающих ублюдков!