Меч Кайгена

— Послушай, Фуюко-сан, — нежно сказала Мисаки. — Пару месяцев назад мой сын, Мамору, пришел ко мне за советом. Обстоятельства не важны, но он узнал, о чем Империя нам врала. Он спросил, как мог биться за Империю, которой он не мог доверять.

— И что ты ему сказала, Мацуда-доно?

— Признаюсь, сначала у меня не было хорошего ответа для него. Но он был умным — думаю, умнее своей матери. Когда я говорила с ним в последний раз, он решил, что если враги придут в Такаюби, он будет биться с ними. Приказал Император или нет, будут его помнить или нет, но будет биться, чтобы защитить народ этой горы и фермеров с рыбаками за ней. И он это сделал. Он…

Мисаки притихла, сглотнув. Она не хотела плакать при женщинах, когда пыталась придать им сил. Но им нужно было знать.

Дочери, жены и матери не одни слушали Мисаки. Хироши сидел неподалёку, случал отчаянно и внимательно. Никто не говорил с ним о смерти Мамору, только сказали, что его старший брат не вернулся. Ему было всего пять. Но он уже видел и делал многое, что не должен был пятилетний. Может, ему нужно было слушать. Если он займёт место Мамору и будет стремиться быть похожим, ему нужно услышать. Если он будет жить, зная, что он убил, то у убийства должно быть значение. Все смотрели на Мисаки с болью и напряжением. Для них это должно было что-то значить.

— Мамору умер, сражаясь, с множеством ран, включая выбитые зубы и рану в боку, такую глубокую, что он должен был умереть мгновенно. Он остался на ногах и бился.

Слезы, которые она не пускала у себя, катились по лицам других женщин.

— Такаюби была для него достаточно важна, чтобы биться с такой болью. И воины-товарищи Мамору — ваши мужья, отцы, братья и сыновья — думали так же. Империя или нет, думаю, многие из них умерли, защищая эту гору.

Она видела по лицам женщин, что достучалась до них. Они поняли.

— Они отдали жизни, защищая Такаюби, — продолжила Мисаки, ее голос стал сильнее, чем она ожидала. — Теперь нам нужно защитить ее. Это мы можем сделать для них.

— Так… ничего не делать? — сказала Маюми.

— Выживание — это не ничто, Катакури-сан, — сказала Сецуко. — Мы выживем.

— Как? Без помощи правительства мы не проживем зимой.

Сецуко рассмеялась.

— Конечно, проживем, глупая девочка.

— Откуда такая уверенность? — спросила Фуюхи.

— Потому что я делала это раньше… — Сецуко посчитала на пальцах, — двадцать четыре раза. До того, как я вышла за Такаши-саму — ньяма его душе — я жила в рыбацкой деревне у основания этой горы. В некоторые зимы еды было не так много, в хижине моей семьи было больше дыр, чем тут от пуль, но мы всегда как-то справлялись.

— Но… мы не были рыбачками, — сказала Фуюко.

— Ты права, — бодро сказала Сецуко. — У вас происхождение лучше. Вы из семей воинов, каждая. Та же кровь, что у ваших отцов, братьев и сыновей — сильных воинов — течет в ваших венах, да?

— Да, — женщины робко кивнули.

— Верно, — просияла Сецуко. — И, если простые рыбаки могут пережить зиму Такаюби, и вы, леди, сможете. Знаю, аристократы не привыкли к тяжелым временам, спать всем вместе в комнате, но вы крепкие. Вы будете в порядке.

Мисаки смотрела, как надежда медленно возвращалась в комнату, пока думала, что было обидно, что Такаши не поменялся с Такеру. Сецуко была бы — становилась — чудесной главой деревни. Редкие рыбачки могли получить верность аристократа.

* * *

— Слава богам за Сецуко, — вздохнула Мисаки, сидя на крыльце с братом той ночью. Она не спешила ложиться спать, и Казу не мог уснуть, так что ей было с кем поговорить.

— Дело не только в Сецуко-ссан, — сказал Казу. — Я слышал, многие говорили, как ты вдохновила их и успокоила.

— Я? — удивилась Мисаки.

— Ты хороша с людьми, Нээ-сан.

— Что? — Мисаки рассмеялась.

— Ты хороша в общении — поднимаешь людям дух, можешь достучаться до них. Ты всегда была в этом хороша.

Подумав, она поняла, что Казу был прав. В Ишихаме и Рассвете она говорила с другими уверенно, знала верные слова. Где-то в холоде Такеру и издевательствах Мацуды Сусуму она это потеряла.

— Хотел бы я твои умения, — Казу вздохнул. — Хотел бы я сделать больше, чтобы успокоить этих людей.

— Это не твоя работа, — отметила Мисаки. Это была работа Такеру, но его не было видно.

— Просто… я сам еще потрясён, — признался Казу. — Я не знал, что Империя так сделала бы. Ты училась в другом месте, Нээ-сан. Ты знала?

— Нет, — сказала Мисаки. — Я знала, что наше правительство не было прозрачным — а какое правительство такое? — но я не представляла такого… Может, если бы я была внимательнее…

— В этом нет смысла. Я думал, что Император ценил нас, хотел, чтобы мы были сильными. Что происходит?

— Не знаю, — Мисаки вздохнула. — Тут работают политические силы, которые мы просто не видим.

— Да, но… политика может оправдать это? — спросил Казу.

Мисаки только покачала головой. У нее не было ответа.

— Мне плохо, — Казу скривился. — Словно отец ударил меня в спину.

— Казу, — сказала Мисаки. — Если такое происходит в Ишихаме, тебе нужно вернуться домой.

Казу не ответил. Он смотрел вперед, стиснув зубы, и Мисаки видела по его лицу, что он думал об этом весь день, но не хотел говорить.