Меч князя Буй-тура

Княгиня Агафья Ростиславовна, сидевшая с детьми и боярышнями на другом краю большого стола, в разговоре участия не принимала, но по тому, как хитро поблескивали ее очи, как время от времени лукаво метался в сторону Игоря ее взгляд, даже Всеволоду стало понятно, что она давно в сговоре с Олегом в этом важном для путивльского князя деле. И, вообще, мысль оженить Игоря, возможно, родилась как раз в ее головке, надежно прикрытой светлым шелковым убрусом, поверх которого вместо короны скромно красовался золотой обруч.

Свадьбу Игорю играли не в Путивле, а в Новгороде Северском. Играли весело, шумно. С песнями и плясками. С гуслярами и гудочниками, с дудочниками, сопельщиками и скоморохами, звеневшими бубенцами, стучавшими в бубны и цимбалы. Играли целую седмицу. С раннего утра и до позднего вечера или, как любили повторять, от звездочки и до звездочки.

Сколько снеди было съедено, сколько медов да вин выпито — целому городу бы на год, а то и на два хватило! Но тут, как водится, не журись кума, открывай закрома, выметай кладуши — выноси, что лучше, и что есть в печи — все на стол мечи, чтоб про этот пир говорил весь мир. Все тут званные — все желанные. А если запасы в княжеских скарбницах малость поубавились, то не беда — все наживется-наладится. Лишь бы свадьба не только Игорю да Ефросиньи-красе запомнилась, но и всему люду северскому, для которого выкатили из княжеских подвалов бочки с вином заморским да целого быка зажарили, не говоря уже о птице бесчисленной. Лишь бы молодым жилось да миловалось, да в сынах-наследничках скудности не было. И не беда, если отдельные гости, забыв меру в естве и питии, потом будут маяться животами. Помаются, помаются да и оклемаются. Ибо что за свадьба, если на ней и не сыт, и не пьян, и на кулачках ни с кем не померился, и из носа юшка красная не бежала. Горе горькое — а не свадьба! Год пройдет — вспомнить будет нечего. Так на Святой Руси не должно быть!

На званый пир прибыли князья черниговские с женами и старшими сыновьями, Роман Ростиславич из Смоленска с супругой, сестрицей Еленой-Мирославой; из Луцка прибыла вдовая Мария с сыном Васильком — вуям, показать.

А вот батюшка Ефросинии, князь Ярослав Владимиркович, и матушка ее, княгиня Ольга Юрьевна, не прибыли, сославшись на хворость, зато подарков дорогих видимо-невидимо любезной дочери своей да зятю молодому прислали. А еще вместо себя прислали они сына Владимира с его юной супругой Малфридой. Да десятка два отроков — боярских детей: мир повидать да себя показать.

Они и показывали, стараясь перепить черниговских да северских боярских детей, а между застольями — так и побороть их. Впрочем, до обид дело молодецкое не доходило, хотя красная юшка не из одного носа землю окропляла.

Из Чернигова прибыл и святитель. Но не Антоний, которого Святослав Всеволодович «от греха подальше» «выбил» из Чернигова в Киев к митрополиту Константину, исходя из народной мудрости: «раз предавший предаст и в другой». А новый, Антонин, или на русский манер Антон. Антон, в отличие от тучного Антония, телом был тощ, власами зело сед, к питию и яствам воздержан.

Узнав о смене черниговского епископа, Всеволод тогда подумал: «Если бы матушка-княгиня была жива, то-то бы порадовалась бы такому обстоятельству. Ей так хотелось видеть епископа Антония наказанным, если не Богом, то хотя бы людьми».

Юная Ефросинья была русоволоса, светлоока, тонюсенька, как молодая березка, с едва обозначившимися персями, и очень серьезна — настоящая дочь своего родителя-разумника, прозванного Осмомыслом. Кто-то из галицких боярских детей, а возможно, и сам Владимир Ярославич, обмолвился, что Ефросинья хоть и худосочна телом, зато зело грамоту разумеет, причем не только русскую. А уж столько сказов разных знает, что сам Боян Вещий ей позавидовал бы. К тому же рукодельница, коих поискать — волынскому епископу собственными руками такую ризу золотыми да серебряными нитями вышила, что просто чудо… самому митрополиту впору носить. Да и то по великим праздникам.

Галицкие боярские дети не обманывали: Ефросинья Ярославна действительно была и умницей, и рукодельницей изрядной, и любящей супругой: уже через год с небольшим после свадьбы, 8 октября 1170 года по рождеству Христову, подарила Игорю первенца, названного Владимиром, а в крещении — Петром. И дальше, что ни год-другой, то следующего сыночка: Олега, Святослава, Романа, Ростислава, Изяслава. А еще и дочек.

«Господи, какое же славное времечко было, — подумал Всеволод, вспомнив все это. — Как хорошо и радостно жилось тогда под опекой братца Олега».

Давно хмурое, как осеннее плаксивое небо, забывшее свет улыбки, лицо князя от приятных воспоминаний посветлело, порозовело, разгладилось. Даже морщин, избороздивших, словно шрамы, чело, поубавилось.

ГЛАВА ПЯТАЯ