Меч князя Буй-тура

— Не ранен ли? Не скорбен ли телом? — по несколько раз переспрашивала княгиня Ярмила, силясь прочесть правду в его темных, как курские речные омуты, очах. — Честно ответствуй, сотник, не лукавь даже в малом, не бери греха на душу, не терзай сердце княгинино.

— И не ранен, и не скорбен, — вначале кратко, как и положено ратному мужу, ответствовал Ярмил.

— А умыт ли, ухожен ли? Не бедствует ли в гладе и хладе? — Сыпала вопросы Ольга Глебовна, стараясь как можно больше узнать о своем любимом супруге.

— И умыт, и ухожен, и в отдельном шатре обитает, — пояснял сотник уже более велеречиво. — А еще к нему в услужение две челядинки из русских полонянок приставлены: в шатре убирают, бельишко стирают.

— Молоды ли челядинки или в годах? — послышались в словах княгини едва уловимые нотки ревности.

— В годах, матушка-княгиня, в годах, — поспешил успокоить Ольгу Глебовну сметливый сотник. — И ликом рябы, словно черти горох на них ночью молотили да убрать поутру позабыли.

— А не врешь ли ты часом, сотник? — Очи княгини сузились в узкие щели, словно они принадлежали не русской княгине, а половецкой ханше.

— Не вру, матушка-княгиня, ей богу, не вру, — перекрестился сотник размашисто. — Все как на духу, как на исповеди, говорю.

— А не поглядывают ли половчанки на князя? — интересуется далее княгиня? — Не пялят ли на него бесстыжие зенки свои? Слухи идут: уж очень до русских мужей охочи степнячки-то…

— Уже не пялят, матушка-княгиня, уже не пялят, — скороговоркой тараторит Ярмил, преданно глядя в очи Ольги Глебовны. — А ранее, в первые дни полона, пялили бесстыжие, пялили. Но князь наш, Буй-тур Всеволод Святославич, блюдет себя, блюдет. Не соблазнить его поганицам, ведьмам половецким, не соблазнить. Ни косами рыжими, ни очами томными, ни речами ласковыми. Блюдет себя князь. Ой, как блюдет!

— Ну, и словопут же ты, сотник Ярмил, — молвила княгиня тихо, и в ее очах на какое-то мгновение, как показалось сотнику, блеснула лукавая искорка, но тут же погасла. — Тебя и в ступе толкачом не изловить. Словно комар: и звенишь тонко над ухом, и увертлив…

— Словопут не словоблуд, матушка-княгиня, — тут же нашелся Ярмил, которого на красноречие толкало пьянящее чувство свободы. Ведь на белом свете нет ничего милее и слаще свободы. — Вою без красного словца да шутки-прибаутки никак нельзя: она и путь в походах сокращает, и горе-печаль пережить помогает.

— Если бы ты так бойко мечом помахивал, как языком машешь, то, быть может, и не попал бы в полон к ворогу, — продолжила выговаривать княгиня сотнику. Только строгости и обиды в голосе не было — одно сожаление. — И сам бы не попался, и князя своего, глядишь, уберег бы от доли полонянина… Тебе бы, сотник, с таким даром не воевать-ратоборствовать, а сказы под гусли сказывать… Цены не было бы твоим сказам! Всех бы прежних гусляров-сказителей за пояс заткнул.

В словах княгини не столько укора сотнику, сколько горечи о судьбе князя и своей собственной.

— Матушка-княгиня, я в сече охулки на руку не брал, — покраснел до корней волос сотник, приняв слова княгини за хулу и напраслину. — Воевода Любомир не даст соврать. — Сотник уже знал (земля слухом полнится), что курский воевода не только уцелел в том печальном сражении на Каяле-реке, но и в защите Курска, несмотря на немочь в теле, смог поучаствовать. — Рядом с князем нашим, Буй-туром могучим, Всеволодом Святославичем, до конца стоял. Только Бог — знать, прогневали мы его — не дал нам победы. А что до сказов… То вот остарею, матушка-княгиня, — и начну сказы сказывать. Строй гусельный либо гудошный мне ведом. Какой-никакой, а кус хлеба на старости лет заработаю. И о нашем походе в Степь Половецкую, и о геройской битве князя Всеволода Святославича, и о курчанах хоробрых сказ сочиню. Поведаю, что они хоть и погибали, но стяга княжеского не склоняли. Чести своей и славы княжеской не уронили. Сочинял же Боян Вещий о князьях своего времени, а мы чем хуже будем?.. Ничем. Тоже сочиним!

— Ну, к тому времени, сотник, судя по твоим летам и силушке да по широкой спинушке, кто-нибудь другой этот сказ сочинит… и пораньше, и посноровистее, надо полагать… — молвила княгиня куда как сдержаннее и доброжелательнее. — Впрочем, загадывать не станем. Давай-ка лучше все-таки о князе Всеволоде поговорим, о его туге-печали да о полонянах русских. Давай вместе поразмыслим, как их ладнее из беды-туги выручать, к очагам родимым возвращать…

Много чего поведал сотник Ярмил курской княгине о супруге ее Всеволоде Святославиче и о храбрых курских воях, пока, наконец, не удовлетворил «жажду» Ольги Глебовны. Не серчал тайно, не чертыхался мысленно. Понимал, как жаждет княгиня вестей о любимом князе. Это как земля после длительного летнего зноя жаждет живительного дождика… Потому охотно откликался на каждый ее вопрос, на каждую просьбу. А затем, когда, наконец, в какой-то мере утолил ее истомленное сердце, с ее же разрешения отлучился на краткое время в дом родительский — повидаться с отцом-матерью, да с женкой и детишками-кровинушками.