Меч Лета

– Связали и положили на каменную плиту. А сверху на вас капает яд змеи. Я все знаю.

– Знаешь? – переспросил Локи, задрав рукава, под которыми обнажились запястья в шрамах. – Это следы вечной пытки, но богам показалось мало обречь на муки меня одного. Они еще отыгрались на двух любимых моих сыновьях Вали и Нарви. Вали был превращен ими в волка, и боги себе на потеху смотрели, как он раздирает брата. Потом застрелили и Нарви. Выпотрошили кишки из обоих моих ребят… – Голос у Локи сорвался. – В общем, не стану ходить, Магнус Чейз, я вокруг да около. Связали меня не веревками.

В моей груди вдруг возник на месте чего-то важного опустошающий холодок. Возможно, меня покидала вера, что во Вселенной есть справедливость.

– И это боги?

– Именно, Магнус, боги, – глухо проговорил он. – Помни об этом, когда повстречаешь Тора.

– А я повстречаю его?

– По-видимому. Боги даже не трудятся делать вид, что ставят добро выше зла. Асов подобные мелочи не касаются. Для них кто сильней, тот и прав. Вот после этого и скажи мне: ты хочешь выступить в бой на их стороне?

Палуба затряслась у меня под ногами, на ней заклубился густой туман.

– Пора тебе уходить, – быстро проговорил Локи. – Помни наш разговор. Пусть искусственное дыхание от козла принесет тебе максимум пользы и наслаждения.

– Что? Что вы имели в виду?

Локи, окинув меня злорадным взглядом, махнул рукой и растворился вместе со своим судном в мутно-сером ничто.

Глава XLVII Я психоанализирую козла

Локи мне не соврал: я и впрямь очнулся с козлиной мордой у себя на лице.

Время для небольшого признания. До сих пор я целовался всего единственный раз с Джеки Молотов в седьмом классе за рядом скамей в школьной аудитории для танцев. Слабовато, конечно, для человека шестнадцати лет, но, знаете, после мне было как-то не до того. Сами знаете, жизнь на улице и все такое прочее. Прости меня, Джеки, но я и вспомнил-то о тебе только во время процесса этого удивительного искусственного дыхания.

Меня всего скрючило и начало выворачивать наизнанку. Очень мило со стороны реки, что она оказалась рядом со мной, иначе бы вышло неаккуратненько. Ощущал я себя совершенно разбитым. Ноги словно сломали в нескольких местах, а потом наспех склеили скотчем. Во рту стоял вкус травы и старых медных монет.

– О, да ты жив, – проблеял козел скорее не радостно, а разочарованно.

Я с тихим стоном принял сидячее положение. Козел оказался с большими рогами и густой свалявшейся шерстью, в которой запутались веточки, листья и всякая другая фигня.

Вопросы, вопросы, вопросы… Что это за такой искусственнодыхательный говорящий козел? Почему у него из пасти такой странный выхлоп? Неужели и впрямь жрет монетки? Но в первую очередь я спросил о другом:

– Где мои друзья?

– Эльф и девушка? Ой, да они мертвы, – весело проблеял мой рогатый реаниматор.

– Нет! Нет! – Мне стало холодно, пусто и жутко.

Козел указал острием рогов чуть в сторону. Там, на каменном пляже, лежали в застывших позах Хэртстоун и Сэм.

Подобравшись к ним на еще нетвердых ногах, я приложил руки к шеям обоих. Пульс прощупывался. У меня потемнело в глазах, но уже не от горя, а от нахлынувшего облегчения.

– Они живы, – слабым голосом сообщил я козлу.

– Ох, – выдохнул он в ответ. – Несколькими часами больше, несколькими меньше, потом все равно умрут.

– Да что с тобой не так? – раздражал меня его пессимизм.

– Все, – проблеял меланхолично козел. – Веселая жизнь – это одна сплошная…

– Не важно, – мешала мне сконцентрироваться его болтовня. – Просто немножечко помолчи, а?

– Конечно, зачем тебе знать о моих проблемах. Никто не хочет. Если я стану плакать или еще что-нибудь, не обращай внимания.

Продолжая держать пальцы на шеях друзей, я старался влить в их артерии как можно больше тепла.

Сэм отреагировала на мое лечение почти сразу. Веки ее затрепетали, глаза открылись, она вздохнула, повернулась на бок, и ее стало тошнить, что показалось мне добрым знаком. На глазах возвращалась к жизни.

Хэрт, увы, пребывал в состоянии куда худшем. И я ощущал сквозь кончики пальцев, что дело гораздо серьезнее охлаждения и воды, которой он наглотался полные легкие. Где-то в недрах самой его сущности сгустился плотный комок темных эмоций, подавлявший желание жить. Эту беспросветную черноту я мог сравнить только с собственным состоянием в момент гибели мамы. Поэтому вдруг невольно и вспомнил, как руки мои соскользнули с пожарной лестницы, а надо мной взорвались окна нашей квартиры.

Но горе Хэртстона было даже сильнее этого. Не знаю уж, что там он пережил, но шедшая из него чернота готова была меня поглотить. Я усилием воли заставил себя подумать о чем-то счастливом, и перед мысленным моим взором почти наяву возник один из самых радостных дней. Мы с мамой собираем дикую чернику на Хэнкок-Хилл. Воздух столь чист, что нам виден вдали Куинси-Бей, блестящий на горизонте. Я ухватился за эту картину и направил поток тепла в грудь Хэрта.

Глаза его наконец распахнулись.

С минуту он на меня потрясенно таращился, а затем, ткнув мне легонько пальцем в лицо, показал знак света.