Меч мертвых

У него тоже было муторно на душе. Доченька, весь вечер скворушкой щебетавшая подле него в день приезда, после вчерашнего в дом родительский не вернулась — к отрокам ушла, в дружинную избу. Сам себе не рад был боярин, руку собственную отгрызть бы хотел, да как сделанное воротишь!.. И ведь, если по совести, сам кругом виноват. Сам с Пеньком зацепился, да и от состязания, если бы захотел, мог ее отвести… эх!

Отвернулся Сувор и зашагал к крепости, где в воротах ждал князь. Твердислав Радонежич хоть и не числил себя Рюриковым человеком, но не выйти проводить посольство, которое сам наполовину снаряжал, князь не мог.

— Как солнце к весне повернет, на пороги Мутной пойдешь, — сказал он Сувору. — Городок срубишь, заставу станешь держать. Приглядывать надобно за Вадимом, лих больно. Да и разбойные люди пошаливать стали, Пыск жаловался. Про Волдыря какого-то толковал, собаку волкохищную…

Сувор задумался, в награду или в наказание за нрав был ему положен князем этот урок. Но поклонился варягу, вида не подав:

— Воля твоя, кнез.

Глава третья

Рыжий конь боярина Твердислава все опускал голову, подозрительно оглядывая раскисшую жижу, в которую ему приходилось ставить копыта. Сперва боярин раздраженно вздергивал его поводом, заставляя красиво выгибать шею, потом перестал. Поскользнется конь, обронит седока в талую слякоть — больше срама случится!

Твердята вдруг подумал, а ну как не пришлось бы к весне рыжего съесть, — и окончательно помрачнел.

Жизнь в Новом Городе — так безо всякого сговора стали именовать четыре деревни при истоке Мутной, объединенные нашествием ладожан, — с самого начала не задалась. Да и немудрено. Кто ж принимается рубить городок после купальского праздника, когда Даждьбог уже начинает клониться к зиме?.. Разумный хозяин избу-то старается затеять на весеннем празднике Рождения мира, когда ночь перестанет главенствовать в сутках, и рубит новый дом, стараясь не опоздать с завершением, пока прибавляется день. А тут — княжеский кремль!.. Нерушимая опора жителям и дружине!.. Выросший под самую осень, да еще и в непотребной поспешности: не пускали по реке святых изваяний богов, не шли за молодой коровой, избирающей место улечься, не впрягали неезженного жеребца в сани с самой первой строевой лесиной, вырубленной в чаще…

Ох, не будет добра!..

Твердислав почувствовал близость несчастья еще в конце лета, когда только-только стихло ликование вокруг вернувшегося посольства. Сын с опытной челядью возвели для боярина вроде совсем не плохую избу, но вот зарядили дожди — и в погребе, вырытом тоже вроде бы со знанием дела, очень скоро набралось по колено воды. Едва-едва не потонули припасы, а и тех-то было — едва половина хранившегося в прежнем ладожском доме… Оттуда уходили ведь как? В запале великом, шапку оземь кидая. А надо было…

Пенек вспомнил себя самого, свой отказ даже ночь провести в Ладоге, в бывшей своей избе, — и вздохнул. Кого уж тут осуждать.

Вот так и прошла та черная осень, и птицы залетали в ненадежно построенные дома, сулились унести с собой чьи-то души. Не пустым было предостережение. Еще не облетел лес, когда грянул жестокий бесснежный мороз и продержался более месяца. А после задули невиданно сильные сырые ветры, и снег то и дело заметал Новый Город на полсажени, но не мог пролежать и седмицы — начисто стаивал. Плохо проконопаченные избы не держали тепла, отсыревали. Люди, оставившие в Ладоге половину души, стали болеть.

Местный народ — не оставлять же в беде! — делился с находниками, чем мог, особенно луком и чесноком, но на всех хватало едва. Да и всякая хворь цепляется всемеро злее, когда на сердце темно. Ныне праздник Зимнего Солнцеворота, честной Корочун, а радости?.. И поневоле думаешь, соберется ли ныне с силами светлый Сварожич, воскреснет ли… Или снова, как некогда, на тридцать лет и три года сомкнется холодный мрак над землей? А где истинных героев сыскать, чтобы наново Светлым богам помогли Солнце разжечь?.. Это раньше народ был — Небу соратники, а теперь?.. И добро бы хоть напасти измельчали вместе с людским родом, так нет же. Отколь ни взгляни — отовсюду пахнет бедой. Взять хоть оборотней, которых видели по болотам, у порогов в среднем течении Мутной, и ползет из уст в уста упорный слушок, будто не иначе как Рюриковы волхвы вызвали их своим чародейством — напускать на непокорных новогородцев…

Твердята встряхнулся, запрещая себе думать о черном. Не с такими мыслями едут на праздничный пир, да еще собираясь речь перед светлым князем держать… Да, а пир-то будет не как в прежние времена — в прадедовской гриднице, до которой из прадедовского же дома три шага и ступить… Теперь — в сложенной на излете тепла дружинной избе, где хорошо еще если с крыши не закапает, и с порога на порог не перешагнешь, полторы версты ехать из дому чудского старейшины, зиму скоротать пригласившего… Да не по вымощенной крепким горбылем ладожской улице — хлябями…