Меч Михаила

Она живет в Нью-Йорке с Эдвардом Плотницким, в его неприлично дорогой, с роскошной и неуклюжей рококо-мебелью, квартире под самой крышей высотки, с выходом в заставленный олеандрами и пальмами зимний садик с маленьким фонтаном и пляжными креслами, и кипящая внизу жизнь не слишком ее беспокоит, почти уже определившуюся в жизни студентку-графиню. Эдвард, в свои двадцать девять уже помощник шефа компьютерной фирмы, все чаще и чаще заговаривает о свадьбе, которой предстоит быть непременно с раввином, но и, ради самой Евы, с протестантским священником, что, впрочем, было бы всего лишь уступкой ее родне, ведь ссориться ни с кем не охота. Эдвард урожденный москвич и продолжает поэтому называть Россию «своей страной», хотя помнит о ней совсем мало, урвав лишь школьные годы и первый курс университета. Впрочем, он приезжал потом не раз в Москву, намереваясь ради экзотики пожить «как все остальные», поездить на метро, почитать крикливые перестроечные газеты, вникнуть в нищенские проблемы «населения»… Да что тут вникать, и так все ясно: это продолжение все той же великой троцкистской революции, с ее великим авангардным намерением утвердить на одной шестой части суши унылую и никчемную рашку, даже и не с большой буквы. И нужно ли ему, так счастливо улизнувшему от всей этой мороки, встревать в этот далеко не вяло текущий разрушительный процесс? Вот ведь вопрос: встревать или не встревать? Пожалуй… да! Но… не всякая на свете суета стоит его, Эдварда Плотницкого, моральных и интеллектуальных затрат. Он не какой-то там челси-чукча с сексуально небритой местечковой рожей, он – вполне сложившийся авангардный аристократ, сверлящий многообещающее будущее своим опережающим события компьютерным интеллектом. Сегодня он помощник шефа, завтра шеф, послезавтра… Кем бы ему хотелось послезавтра стать? Так и хочется сказать: политиком. А если – еще выше? Внизу дует ветер, сметает, как мусор, всё понастроенное людьми, ломает, обездоливает, внушает напрасные на что-то надежды, и надо только направить этот ветер, а там уж само пойдет… Об этом давно уже всем известно: есть такая, выше всяких крыш, мировая администрация. Известно-то оно известно, а – недоказуемо. В каком-таком террариуме содержат этих опрохвостившихся перед остальным миром рептилоидов? В мировой валютной клоаке! И дело обстоит так, что никто этих гадов не тронет, не цапнет змеюгу за хвост, пока мир свято верит в змеиную, о себе же самом, сказку: змей, он самый на свете угнетаемый, ни за что ни про что обиженный и всеми ненавидимый. Вот ты, например, ты ведь нисколько не сомневаешься в том, что вегетарианец и вагнерианец Гитлер ел гадюк живьем: слопал ровным счетом шесть миллионов штук. А станешь это отрицать – тебя тут же самого сожрут. Так-то, детка. В этом вся гениальность задуманного: считать позорным сам факт отрицания раз и навсегда назначенной статистики змеиного холокоста. От этой незыблемой истины – шесть миллионов штук – несет старой, как подметки Агасфера, вонью страха, помноженного на умопомрачительный от этого змеиного мероприятия профит, да, холокэш. И навсегда канувшая на дно нового мирового – после вегетарианства и вагнерианства – порядка, тайна холокэша становится у всех на глазах величайшим из всех сегодняшних табу. Может, кому-то нужны доказательства холокоста? Вон, видишь эту трубу? Через нее прошло три миллиона благонамеренных и совершенно невинных… они все теперь тут, в Америке. Спроси любого из них: тебя травили в душе циклоном-Б?.. из твоей шкуры делали абажуры?.. сжигали живьем в угольной печке? И каждый чудом выживший скажет прямо и честно: все это я пережил, и не один раз.