Меч Михаила

Этот грандиозный проект отнял в свое время у Наума Лазаревича много бессонных ночей, но зато ведь и результаты ошеломляющие: уже теперь, задолго до покупки гаража, в штат строителей-добровольцев записалось семь член-корреспондентов и сорок обычных профессоров, из которых почти у всех есть высшее историческое образование. Профессор с законченным высшим образованием – это наш профессор. Наш профессор – это стопроцентный гарант вечной и неусыпной озабоченности: как эффективнее переревизионировать плодящихся повсюду ревизионистов нашего кровного, по бабушкиной и по дедушкиной линии, высокоприбыльного холокоста. Об этом Наум Лазаревич как раз и сообщил обоим своим сыновьям: историю нашего народа следует писать вне какой-либо зависимости от истории окружающего мира, и будущий Всемирный Центр Терпимости станет поэтому единственным на земле культурым центром. Слушала его горделивую болтовню также и Тайка, делая при этом уроки, и дерзко так брякнула из-за письменного стола: «Проект чисто каннибалистский, не говоря уже о его феноменальной глупости…» Откуда она, девятиклассница, все это взяла? Она, что, что-то понимает? Эта уличная девка! Не понимает ведь, хоть и попала в элитный класс, что перечить нам совершенно бесполезно и… небезопасно.

Нет, о Таисии лучше не вспоминать. Этот чужой плод… Все-таки русские, сколько с ними не живи, сколько не воспитывай их в инновационном направлении, остаются неподатливыми в чем-то своем, неуловимом и незримом, будто вовсе и не слушают нас… да мы их, в сущности, никогда и не любили, и это мы терпели и терпим их в пока еще их несметно богатой стране, бесспорно, по праву принадлежащей нам!

Внезапно открыв глаза, Наум Лазаревич чувствует на себе что-то горячее, мокрое, возле завернутой по колено штанины… да это же осел! В конце рабочего дня осел мочится, переступив через валяющееся на песке тело.

26

Сунув под майку пластмассовую бутылку, чтоб выпирало не сбоку, а на спине, Тая садится на велосипед, мысленно зовет на подмогу ветер… и вот уже несется, вцепившись загорелыми руками в холод руля, вниз по опасно узкой тропинке, пугая своей дикостью привязанных к столбикам коз и пригревшихся в пыли кузнечиков, то и дело вспыхивающих на солнце голубыми и лиловыми крыльями… вот она, скорость! Чей-то кобель увязался было за велосипедом, больше из задора, чем от злобы, но так и не догнал, отстал… да и жарко теперь, в полдень.