Меч в ножнах из дикой сливы

– Пока все, завтра ночью продолжу. Я все же не так силен, как наш глава, к примеру. Но рубцов не останется, заживет, будто не было ничего. Погоди-ка… – Он подхватил Иши под мышки, помог перевернуться и осторожно усадил в подушки. – Живой?

Иши прислушался к себе и удивленно признался:

– Более чем.

– Слава Лазурному Дракону. – Приятель залпом выпил пару пиал воды и устало сгорбился: – Ты не думай, я, конечно, и сам бы пришел, но мне еще приказал Его Высочество.

– Что?

– Именно. Новости быстро разлетаются, свидетелей-то было предостаточно, к тому же все знают, что ты просто под горячую руку попал. Дело уже к вечеру шло, как в ведомство заявился Его Высочество – белый весь, считай, что не в себе, – и приказал мне вылечить тебя поскорее. Приказывает, а у самого голос дрожит и губы – тоже. Не любит его император, да разве Его Высочество виноват?

– Я не держу на Его Высочество зла, – мягко проговорил Иши, – передай ему, когда отчитаешься о выполнении приказа. Горькое иссякнет, сладкое придет. Лучше скажи, правда то, что я слышал о болезни Ее Величества императрицы?

– Правда. – Хань Шэнли вздохнул. – Ее Величество ведь из клана Вэй Далян, двоюродная сестра нынешних глав, урожденная заклинательница. Пусть ее и выдали за императора в семнадцать, к этому времени уже и Золотое ядро обычно сформировано, и практикуемся мы постоянно… Опасно заклинательство забрасывать на этой ступени. Первое время после замужества было еще ничего, а потом, когда принцу уже десять исполнилось, мой клан ввязался в заговор против императора. Да что я тебе рассказываю, ты же по части ведомства и так все это знаешь. – Он искоса посмотрел на Иши, тот согласно кивнул. Господин Цао, беря его на службу, подробнейшим образом пересказал всю историю заклинателей, особенно с поры установления императорской власти. – Ну и вот, тогдашнего главу нашего, господина Хань Дацзиншэня, казнили вместе с женой, а за его младшего брата и сына Ее Величество и вступилась. Господин Хань Даичжи тогда едва совершеннолетие справил, а Хань Дацзюэ одиннадцать было. Не знаю, как Ее Величеству удалось убедить императора и совет, что она им обещала, чем поручилась, но жизнью ей, по сути, весь наш клан обязан. Главу и его племянника пощадили, но надзор за кланами усилился еще больше, теперь во дворце духовные силы использовать запрещено. А как иначе совершенствоваться? Ее Величество как та свеча – других освещает, саму себя сжигая. Если ей не помочь, долго она не проживет, искажение ци убьет ее.

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Один из глав Вэй Далян уже попытался, теперь его с братом ко дворцу и на ли[82] не подпустят. Его Высочество из-за этого и не выпускают за ворота. Потому, считай, и тебе досталось… Ладно, не будем о грустном. – Осторожно хлопнув Иши по плечу, Хань Шэнли поднялся. – Отдыхай, Си-сюн, завтра ночью я снова приду. Больше не выйдет, через два дня мое дежурство заканчивается, мне придется вернуться в клан. Но я что-нибудь придумаю, поменяюсь с кем-то из ребят, они не очень-то рвутся во дворце дежурить. Жди меня в следующем месяце.

– Спасибо… Хань-сюн.

Приятель – или уже друг? – широко улыбнулся от двери и кивнул.

В ближайшие два дня скромные тихие покои Си Иши превратились в весьма оживленное место. Помимо парнишки А-Фаня, помогавшего в тот день довести молодого чиновника до комнат, приходили и младшие дознаватели, и стражник Лян Мэнь, и даже Пин, полное имя которого оказалось Му Пин; последний, пряча глаза, долго просил прощения. «Молодой господин Си, не держите на меня зла! – все повторял он. – Как я мог прекословить Его Величеству императору?» Иши едва успокоил его: он не был как Ючжэнь, не помнящий обид, однако понимал, что с большой вероятностью поступил бы на месте стражника точно так же. Теперь же он более всего беспокоился о том, чтобы ничего не узнали братья, и, само собой, о расследовании, которое пока что встало. Помощь Хань Шэнли, пришедшего на другую ночь, была неоценима: утром третьего дня Иши уже почти без боли мог подниматься и ходить – пусть и небыстро. Он и не представлял раньше, какое это наслаждение – самому одеваться, заплетать волосы, самому совершать омовение. Иши редко болел, а такого, чтобы не мог встать, и вовсе не помнил. Еще в постели, как только к нему вернулись силы размышлять о чем-то помимо головокружения и онемевшего тела, молодой человек вновь открыл свои записи по делу Шоуцзю и надолго замер над описанием орудия убийства.