Меч Вайу

Посейдону, посвятительные надписи, пророческие изречения мудрецов перепле-таются на парусах причудливой золотой вязью, отражаясь в воде.

Но вот наконец позади остаются скалистые заливы Мунихия и Зея с укреплениями вдоль берегов, и триера подходит к пристани для торговых кораблей главной гавани Пирея у восточного берега – Канфаросу. Герогейтон блаженно щурится, тонкие губы растягиваются в улыбке. Он с жадностью вслушивается в многоголосый и разноязыкий гам Эмпория и Дигмы, где приезжие купцы выставляют образцы товаров для оптовых сделок. Обширные склады, доки, арсеналы, торговые суда самых разных конструкций и грузоподъемности; мускулистые грузчики сгружают лес, пифосы с соленой рыбой, словно муравьи бегут по узким шатким трапам с кожаными мешками на спине, с шуршащим в них чистым и сухим зерном… И в них все это многообразие звенит, кричит, грохочет, благоухает смесью невообразимо приятных и непонятных запахов, долетающих даже до главной площади Пирея Гипподамии, названной в честь архитектора Гипподама Милетского, составившего план застройки гавани. От площади тянется широкая улица к храму Артемиды, как ласточкино гнездо прилепившегося высоко над морем на скалах Мунихии.

Возница, щуплый, морщинистый, словно сушеный финик, равнодушно сует за щеку обол – плату за проезд из Пирея в Афины, щелкает длинным кнутом, и повозка, выписывая колесами причудливые зигзаги по невообразимо пыльной дороге, катит со скрипом вдоль длинных стен, сложенных из кирпича-сырца. Герогейтон морщится, как от зубной боли, скрючившись на узкой и жесткой деревянной скамейке, пытается укрыться от назойливой пыли – она коварно заползает под одежду и набивается в нос, – но в конце концов смиряется с временными неудобствами, и благодушное настроение снова возвращается к нему и уже не покидает до самых Афин.

А вот и Дипилион – Фриасийские ворота, главный вход в город. К ним устремились три шумные и пыльные дороги: в Беотию, Аллея Академии и дорога в Пирей. Только одна из них, Аллея Академии – по ней обычно идут процессии в дни Великих Дионисий, – радует глаз зеленью ровно подстриженных деревьев на обочинах. Повозка медленно втягивается в мрачный коридор Дипилиона, длиной около сотни локтей; над ним грозно нависают две сторожевые башни, а в конце виднеются окрашенные в светлые тона внутренние ворота; миновав их, путник наконец вступает в Афины.

Герогейтон долго любуется крытым городским фонтаном, рассыпающим мириады тоненьких, сверкающих хрусталем струек, потом не спеша идет к древнему гимнасию[74] Помпейону с вымощенным мраморными, тщательно полированными плитами двориком. Затем, миновав.

Помпейон, направляется к городской агоре по главной торговой улице – Дромосу. Зазывалы у дверей лавок, стараясь перекричать друг друга, предлагают товары: горы свежайшего мяса, огромные корзины с еще трепыхающейся рыбой, круги белого сыра, овощи и фрукты, вина на любой вкус, оливковое масло. Все это изобилие вызывает голодный спазм у жреца, и он, махнув рукой на всяческие приличия, заходит в харчевню, источающую запахи подгоревшего масла, лука и свежеиспеченного хлеба. Герогейтон, смущаясь своего дорогого белого хитона[75], особенно ярко выделяющегося на фоне закопченных стен, торопливо проходит мимо завсегдатаев харчевни, садится в дальнем углу, заказывает дешевое кислое вино и две небольшие лепешки с мясом и сыром. Но ест не торопясь, смакуя каждую крошку, и почему-то отвратительное вино убогой афинской харчевни кажется ему во сто крат вкуснее дорогих заморских вин из подвалов храма Аполлона Дельфиния в Ольвии…

Приятные воспоминания главного жреца обрывает хриплый заискивающий голос Ксантиппа, владельца камнерезной мастерской, куда и направлялся в этот день Герогейтон. Задумавшись, он не заметил, как очутился на окраине Ольвии, где у большой кучи мраморных глыб, наваленных в беспорядке около невысокого каменного заборчика, отделяющего довольно просторный двор мастерской от улицы, виднелась узкая калитка и деревянные ворота. Ксантипп, нескладный, длиннорукий человек, с темным от мраморной пыли лицом, недавний резчик по камню, разбогатевший по милости царя сколотов Скилура – повелитель варваров щедро платил за свои заказы для украшения городов Неаполиса и Напита, – провел знатного гостя под навес, где стучали молотки камнетесов.

– Как мой заказ? – спросил Герогейтон, поприветствовав ремесленников, поднявшихся при его появлении.

– Почти готов, многомудрый… Эй, Батт! Где ты там! Поди сюда.

На зов Ксантиппа из глубины двора появился кряжистый резчик.

– Слушаю, хозяин, – кланяясь Герогейтону, обратился он к владельцу мастерской.

– Покажи заказ…

Батт неторопливо вышагивает по грубо тесаной брусчатке двора к небольшому зданию, где работают лучшие мастера камнерезного дела, бывшие напарники Ксантиппа. Их, кроме Батта, еще двое.