Меч вакеро

Диего поднял воротник, северный ветер измученными порывами глодал искрошенные углы глухого ущелья. Курящаяся мгла заполняла его как беспросветная зыбучая топь. И то, что шевелилось и жило в ее глубинах, имен не имело.

Де Уэльва придержал коня, а Мигель вдруг сказал тихим голосом, показавшимся неожиданно громким:

— Я ни на что не рассчитываю, дон. По мне… нам не выпутаться из этого переплета… Поэтому, — слуга тяжело сглотнул, — может, вам лучше вернуться? А я задержу его…

Майор нахмурился, будто не слыша, и наблюдал за беззвучной стаей черных траурных птиц, пересекавших небо; а сам ощутил липучее, дурное предчувствие, будто к щеке прирос лишай.

— Надежды, конечно, не густо, — ответил он краем рта, — но в огне брода нет, будем рассчитывать на удачу…

— Первый выстрел за мной, дон. Они у меня за всё заплатят…

— Может, заткнешься, наконец! — майор кольнул взглядом, на челюстях напряглись сухожилия. — Смотри, накаркаешь!

Ветер коснулся их лиц, и оба осеклись: будто чьи-то холодные пальцы ощупью пробежали по щекам.

Рука слуги, сжимавшая ружье, стала влажной от испарины. Он глянул на хозяина, но тот уже пришпорил коня.

Тихо звенели шпоры, полы расстегнутого каррика де Уэльвы развевались на ветру вместе с волнистыми прядями волос, а в голове шарманкой крутилась мысль: «Убьют — не убьют?».

Когда они проехали футов двести, рубахи от напряжения приклеились к телу как вторая кожа. Сердца глухо стучали и, как казалось Мигелю, заглушали цоканье копыт.

Майор оглянулся: входа в ущелье уже видно не было — желтая, точно живая, мгла отрезала их от остального мира. Мигель, о невозмутимом сердце коего Гонсалесы шутили, что оно у него как у мула, нынче шептал молитву. Суеверный страх пронизывал его с головы до пят. Он мысленно отчеканил известные ему три молитвы, когда голос дона прервал нить богоугодного дела.

— Взгляни на сей могильник. — Де Уэльва кивнул на скалы.

— Здесь кто-то похоронен? — Брови слуги поползли вверх.

— Нет, но умирает…

Слуга, привстав в широких испанских стременах, окинул взглядом древние стены, но кроме валунов, обросших зелеными бородами мхов, не увидел ничего.

— Мы находимся, Мигель, в одной из ран войны времен хаоса и огня. Всмотрись, и увидишь останки некогда могучих тел. Они окаменели под грузом тысячелетий, потрескались и развалились… И рубцы их покрылись серой плесенью веков.

Юноша бросил на господина укоризненный взгляд и буркнул стесненным шепотом:

— Если ваша милость и дальше будет задумываться об этом, мы сами, как пить дать, сгинем. Мне этот склеп не по душе, сеньор. Надеюсь, судьба уготовила нам иное.

— Какая разница между смертью и судьбой? Обе, в конце концов, вобьют нас в одну и ту же яму, вырытую в земле… — Дон, боле не говоря ни слова, указал притихшему слуге на проступившую в тумане расщелину и направил туда иноходца.

Спешившись, они перекинули ружья за спины; прихлестнули поводья к высоким голым ветвям иссохшего дерева так, чтоб лошади не сумели сорвать их, и начали карабкаться наверх.

Поднимались с частыми перерывами; подъем был небезопасен, и они не могли позволить себе враз подняться на самый верх, так как там их могли уже караулить…

После второй передышки Мигель беспокойно посмотрел вниз: белесые испарения напрочь скрыли лошадей; казалось, под ними бесшумно катил свои воды Стикс5, и вот-вот из тумана должна показаться лодка Харона6.

Пальцы горели даже в перчатках. Хвататься за острые выбоины и тянуть, волочить себя вверх было нелегким делом. Слуга обогнал своего господина чуть ли не на два корпуса: его мускулистое тело, словно сплетенное из одних рук и ног, с необычайной ловкостью карабкалось по осклизлым глыбам; наметанный глаз верно определял место, где можно было поставить квадратный носок сапога; крепкие пальцы всякий раз находили нужный выступ и прикипали к нему мертвой хваткой. Он уже почти достиг высоты и вдруг замер, точно его приколотили гвоздями.

Правая нога Мигеля судорожно шаркнула по камню стены.

Диего сморщил лицо. В глаза ему словно швырнули горсть песка.

— Какого дьявола! — сквозь зубы процедил майор. Он ни черта не видел, но Мигель молчал, как заговоренный.

Тишина заставила заледенеть кровь в жилах Диего, виски разворачивал бешеный пульс; он ощутил, как полукружия пота на сорочке под мышками удвоились в радиусе. «Баста», — проколотилось в мозгу, когда сверху донесся дроглый, полный неподдельного ужаса скорее выдох, чем шепот:

— Змея…

И вновь наступила тишина. Слышно было только, как ветер завывал в эбеновых трещинах стен, будто не в силах отыскать выход из заколдованного лабиринта.

Язык прирос к нёбу, лоб и щеки Мигеля блестели, как морская галька. Немигающие глаза гремучей змеи были устремлены на него в каких-нибудь пятнадцати—двадцати дюймах. Звук его голоса боевито приподнял голову пресмыкающегося; рядом с ухом юноши ровно кто встряхнул кису с сухими фасолинами.