Меч времен

Онисим Ворон явился вместе со всеми лодочниками, другой Мишин знакомец, Онуфрий Весло, еще не вернулся из дальнего пути в Ладогу. Лодейка у Онуфрия большая, вместительная — много чего поместится, вот и заказывают люди. А Онисим что ж — перевозчик. Челн есть — и то отрада. В монастырь какой кого отвезти, в лес, за ягодами-грибами, за рыбой — к присмотренному да прикормленному омутку… Пару «кун» в день… на жизнь хватало, да еще и оставалось немного. И вообще, Михаил давно уже сделал для себя вывод о более справедливом здешнем общественном устройстве, куда более справедливом, чем современное ему российское. Всякий трудяга здесь мог спокойно прокормить и себя и многочисленную семью, у всякого же имелась изба — пусть даже маленькая — и хозяйство. А у кого не имелось — тот шел к боярам или к житьим. В ряд, за купу, в холопи… С голодухи никто не помирал, жили люди новгородские, можно сказать, хорошо, зажиточно. Всего всем хватало… Это только бояре-кровопивцы алкали. Все им, паразитам, мало!

Основное — хлебушек — как с некоторым удивлением понял из разговоров Михаил — вполне рос себе и на скудных новгородских почвах: озимая рожь, яровая пшеница, бывали, конечно, неурожаи, и тогда уж приходилось покупать жито на понизовых землях или в той же Швеции. Но редко такое бывало, уж куда реже, чем написано в высокоученых трудах-монографиях, что штудировал когда-то Миша, будучи студентом.

Вот, не выглядели средневековые люди — даже холопы-челядинцы! — ни забитыми, ни темными, ни безграмотными. Умны, сметливы, посмеяться и разыграть кого — не дураки, друг дружке помогают — по крайней мере, лодочники да и все здесь, на вымоле — славные люди, право, славные. И куда в России-то матушке все это ушло? Ладно, олигархи какие — те-то, понятно, а уж и из нормальных-то людей каждый сам себе алчет, за копейку удавятся, и ближнему своему кровушку и кишки — опять же, за копейку — выпустят. А уж за рубль… Дальше чисто по Марксу — «нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал…» Уж точно — нету. Такое впечатление, сквалыги одни да жлобы в России-матушке и жируют, благоденствуют, машинками блескучими друг перед дружкой хвастают, ровно чадушки малые, домиков настроят каменных — опять же, для хвастовства…. Тьфу! Мише аж стыдно стало — сам же таким вот точно был. Нет, ну, не до сквалыжности, но… А здесь… Здесь совсем другие люди. Лучше, чище, добрее. Благороднее, что ли. Взять хоть того же Бориса. Или вот здесь, на вымоле — Онисима Ворона. Кто он Мише, дружок-приятель? Да никто! Так, случайный знакомый… Однако поди ж ты — какое участие в судьбе беглецов принял! И сам Онисим, и друзья его, лодочники. Ни о чем не расспрашивали — догадались сами, перевезли вверх по реке, к Жидическому озеру, к плесу — места там глухие, болотные, никто без нужды особой не сунется. Там и шалашики соорудили, все вместе, артелью — беглецы и Онисим с приятелем, лодочником, высоким улыбчивым парнем.

— Вот вам мучица, лук, соль с кореньями, завтра навещу — привезу полбы да пива-квасу, а покуда не обессудьте, вот вам крючки, острога… промышляйте рыбку, варите. Огниво есть ли? Не, это не огниво уже, так… Вот вам хорошее, свейское.

Простившись с лодочниками до завтра, молодые люди отправились ловить рыбу, Марья же — или как ее теперь все называли — Марьюшка — принялась наводить уют. Набрала на заливном лугу трав пахучих — от комаров-мошки, от кусачих слепней-оводов, — цветов набрала — васильков, колокольчиков, ромашек — то для красы. В шалашах букеты поставила, ромашковый венок сплела, надела на голову — Миша как раз рыбу с плеса принес, увидел «рабу» — обомлел. Ну до чего ж красива — прямо с картинки! И — главное, голая, нагая — платье-то выстирала, да на ветках повесила — сушиться. Увидав Мишу, ничуть не смутилась, словно бы специально его дожидалась… А может быть, и…

Подумать-то Михаил ничего не успел, да ни о чем таком и не думал… просто внезапно почувствовал на губах соленый вкус поцелуя да жаркий шепот — «милый»… А руки уже гладили девушку по спине, плечам, по… Прижали к груди крепко-крепко… Ах…

Так и завалились в траву, средь цветов, и желтые мохнатые шарики одуванчиков щекотали кожу…

Через три дня, как и уговаривались, Михаил поджидал Бориса у паперти церкви Параскевы Пятницы, что близ Торга. Место было оживленное, людное, туда-сюда сновали разносчики, приказчики, торговцы, вот пробежали стаей мальчишки, вот, звеня кольчугами, гордо прошествовали воины городской стражи. Миша от них, на всякий случай, попятился — мало ли.

Главную новость ему сообщил еще Онисим, едва выпрыгнул из челна: Александра-князя прогнали. Сказали на вече — путь чист! Иди, мол, проваливай. И выпендриваться тут не фиг! Сказано, казна для города, а не для князя, так не алкай чужого, и власти излишней тоже не алкай! И веди себя скромно, глазьями гневно не вращай, боятся тебя, как же. Да! И немцам любекским давать нечего!

Вот тут, во время Онисимова рассказа, Михаил усмехнулся — уж насчет немцев-то он доподлинно знал. Собственными глазами видел. Ну, боярич… Впрочем — их разборки.