Меченый

Потеря концентрации вышла мечнику боком: заблокировав очередную атаку, я изобразил, что тянусь к перевязи, ушел в сторону от глубокого выпада… и опустил посох ему на темя. Коротким, но очень акцентированным движением. Потом рванул древко на себя и тут же ударил снова. В переносицу. А потом присел, пропуская болт над собой.

Монах выдал очередную порцию крайне нелестных эпитетов в адрес Бога-Отступника, его слуг и одного «на редкость гнусного» Бездушного, потом вбил арбалет в землю, вставил ногу в стремя[72] и взялся за тетиву голыми руками!

Я хладнокровно дождался, пока он начнет выпрямляться, и бросил метательный нож. Потом скользнул к тому воину, которого оглушил в начале схватки, перебил ему позвоночник и… провел большим пальцем по Пути: на нем вот-вот должна была добавиться третья зарубка! За какие-то сутки!!!

Увидев улыбку на моем лице, леди Мэйнария посмотрела на меня, как на ожившую Темную половину Двуликого. И поползла к лесу. Задом! Загребая грязь босыми ногами!

Я нахмурил брови: повязка, которую я наложил на ее рану утром, куда-то исчезла. И… мысленно усмехнулся – увидев движение бровей, баронесса застыла! В том положении, в котором находилась!

Поняв, что убегать она не собирается, я закрепил посох за спиной и занялся делом: собрал ножи, переложил содержимое кошелей брата во Свете и его спутников в свой, отловил кобылок и от души покопался в содержимом седельных сумок.

Пока я промывал ранку вином, найденным в сумках черного жеребца, леди Мэйнария стоически молчала. Только смотрела в землю глазами, полными слез, и изредка сжимала кулачки. А когда я обмазал порез трофейной лечебной мазью и взялся за корпию, тихонечко спросила:

– Зачем?

Я пожал плечами.

Жрец Двуликого, открывший дверь обители, был стар, но кряжист и могуч, как столетний дуб. И от него веяло гораздо большей силой и уверенностью в себе, чем от любого из воинов, которых я когда-либо встречал.

Заглянув мне в глаза, он не спросил ни слова. А просто шагнул в сторону и предложил:

– Заходи…

Я зачем-то кивнул, переступил через порог и остановился.

Жрец задвинул засов и, не глядя на меня, неторопливо побрел по направлению к невысокой пристройке, прилепившейся сбоку храма.

Я поплелся следом. И, оказавшись в небольшой комнатке, заставленной деревянной мебелью, прислонился к стене рядом с дверью.

– Садись… – голосом, не терпящим возражения, приказал жрец. Потом подошел к сундуку, стоящему у стены, вытащил из него пару свечей и воткнул их в подсвечники.

Я опустился в странное кресло с сильно наклоненной назад деревянной спинкой, положил руки на подлокотники и вытянул ноги.

Старик зажег свечи, потом сел в кресло напротив меня и уставился мне в глаза:

– Ты выгорел… Весь…

Я молча кивнул.

– Но выгорел очень давно, а от тебя пахнет свежей кровью. Почему?

Я по своему обыкновению пожал плечами… и услышал приказ:

– Раз пришел – рассказывай!

– Забрал жизни кровников…

– И теперь ты хочешь уйти?

– Да…

Жрец замолчал. Надолго. И я, решившись, задал вопрос, который мучил меня все эти годы:

– Я слышал, что Двуликий может даровать Посмертие. Тому, кто уйдет раньше, чем предписано. И воссоединить его с теми, кого он любил. Это так?

– Так… Но за это придется заплатить! Тебя это не пугает?

Я оскалился:

– Нет!

– Плата может оказаться слишком высокой.

– Я хочу воссоединиться со своей семьей. И ради этого сделаю ВСЕ.