Мечта для нас

Я сидела на кровати и отдыхала, пока мама с папой таскали мои вещи в машину. Мама ждала в своей машине, пока я закрывала комнату, а папа отогнал мою машину к нам домой. Наконец я вышла на улицу.

– Я звонила Истону, – сказала мама. Я сделала глубокий вдох, и мама сжала мою руку. – Мы должны ему рассказать, Бонни. Дольше тянуть нельзя.

Я потерла грудину костяшками пальцев.

– Не думаю, что смогу это сделать… Это разобьет ему сердце.

Мама ничего не сказала, потому что понимала это не хуже меня. И все же деваться некуда, нужно сказать брату правду. Мама завела мотор, и мы поехали домой.

Когда мы въехали на подъездную дорожку, я окинула взглядом наш белый дом, опоясанный широкой верандой. Мама опять сжала мою руку.

– Ты в порядке, Бонни?

– Ага. – Я вылезла из машины и медленно пошла к крыльцу. Войдя в прихожую, я хотела было подняться в свою комнату, но мама удержала меня за руку. – Мы переоборудовали кабинет, и теперь там все как в твоей комнате, золотце.

Я покачала головой. Точно. Подъем по лестнице стал для меня почти непосильной задачей. К тому же, когда мне станет хуже, в дом придется принести специальное оборудование, так что следует обеспечить быстрый и легкий доступ в мою комнату.

Мама провела меня в бывший папин кабинет. Я улыбнулась: в углу стояло мое цифровое пианино, стены перекрасили в лиловый цвет, а перед кроватью лежал мой старый ковер. Я прошла прямо к пианино и уселась на табурет.

Подняв крышку, я начала играть и почувствовала, как при звуках музыки напряжение, сковавшее тело, исчезает. Сначала я даже не поняла, что именно играю – просто наигрывала то, что было на сердце. Пальцы, уже утратившие прежнюю подвижность, неуклюже нажимали на клавиши, но я упрямо продолжала играть. Я не остановлюсь, пока могу хоть как-то двигаться.

Когда отзвучала последняя нота, я улыбнулась, открыла глаза и увидела, что в дверях стоит мама.

– Что это было? Прекрасная вещь.

Я почувствовала, как жар приливает к щекам.

– Это написал Кромвель.

Я вспомнила, как он наскоро набросал несколько тактов, сидя за столиком в кофейне. Теперь это была моя любимая мелодия.

– Кромвель сочинил это?

– Он гений, мама, и я ни капли не преувеличиваю. Он может играть на любом музыкальном инструменте. Именно поэтому он в Университете Джефферсона. Льюис его пригласил и даже выбил для него стипендию. Кромвель уже в раннем детстве был гениален, некоторые даже называют его современным Моцартом.

– Тогда мне все ясно.

Мама села рядом со мной на широкий табурет.

– Что именно?

– Почему ты в него влюбилась. – Она накрыла мою ладонь своей. – Ты так любишь музыку. Я нисколько не сомневалась, что ты найдешь кого-то, кто разделял бы твою страсть.

Я улыбнулась, но улыбка тут же померкла.

– Он в каком-то смысле сломлен, мама. При всем его огромном таланте он не любит играть и сочинять музыку. Что-то его удерживает.

– Тогда, возможно, ты должна помочь ему вернуть потерянную любовь к музыке.

Я вздохнула:

– Не могу поверить, что ты его одобряешь. – Я вспомнила про татуировки и пирсинг, про его неизменно мрачное выражение лица. – Он, конечно, относится именно к тем соседским мальчикам, которых все мамы мечтают видеть в качестве будущих зятьев.

– Конечно, он не идеален. – Мама похлопала меня по руке. – Но, увидев, как он боролся за тебя, как не хотел покидать, я узнала о нем достаточно. Порой жизненные трудности заставляют нас взглянуть на мир под новым, неожиданным углом.

– И что же ты о нем узнала?

– Что он в тебя влюблен.

Я уставилась на маму во все глаза и покачала головой:

– Вот уж не уверена. Порой он может быть холодным и грубым… – Но потом я вспомнила, как Кромвель обнимал меня прошлой ночью, как был нежен, как беспокоился, все ли со мной в порядке. И я подумала…

– И все же, несмотря на это, ты в него влюбилась. – Мама встала и чмокнула меня в макушку, а я сидела перед пианино, не в силах произнести ни слова. – Папа сейчас принесет твои вещи.

– Хорошо, – на автомате откликнулась я.

– Бонни? – проговорила мама. Я подняла глаза. – Хочешь, я сама поговорю с Истоном?

На миг меня парализовал страх. Как же я обо всем сообщу брату? И все же я покачала головой, потому что знала: рассказать должна я.

– Я ему скажу, – заявила я и почувствовала, как вес этих слов давит на меня тяжким грузом. Возможная реакция Истона пугала меня сильнее, чем сердечная недостаточность.

– Бонни? – Истон вошел в бывший кабинет, ставший теперь моей спальней, и с озадаченным видом огляделся. Увидел мои пианино и кровать, лиловые стены и коврик и остановился как вкопанный. Он все еще был в той одежде, в которой ездил в Чарльстон – наверное, приехал прямиком оттуда. – Что происходит?

Судя по выражению лица, брат уже догадывался, о чем пойдет речь.

– Иди сюда, посиди рядом со мной, – предложила я, хлопая по кровати.

– Нет, – проговорил брат напряженным голосом. Его дыхание стало хриплым. – Просто скажи мне, Бонни. Пожалуйста…

Страх в его голосе причинял мне почти физическую боль.

Я посмотрела на него. До чего же мы с ним непохожи: он – высокий блондин с ярко-голубыми глазами, а я – низенькая и темноволосая.