Мечта, которая сбылась (СИ)

Доведи, меж тем, Гренгуар начатое до конца, он нашёл бы и судью, и цыганку. Для этого стоило всего лишь совершить путешествие на правый берег Сены к дому Жеана Фролло. Но, поскольку певец парижских улиц предпочёл обед, вместо него к жилищу Верховного судьи перенесёмся мы.

Особняк Фролло в восточной части Города был обставлен без излишней роскоши, практически граничащей с простотой, но всё внутреннее убранство свидетельствовало о вкусе и достатке хозяина. Ни одна деталь не выдавала пребывания в доме женщины, что позволяло сделать вывод о принадлежности господина к касте закоренелых холостяков. Эсмеральде доводилось бывать в богатых домах, куда её звали плясать перед хозяевами или показывать умения учёной козочки, поэтому цыганка не стушевалась, переступив порог жилища Фролло. Отсутствие других обитателей, за исключением слуг, которых она не стеснялась, помогло ей быстрее освоиться.

Плясунья не сбежала, как вначале собиралась, когда Фролло, усадив её на коня впереди себя, как бесценную добычу, добрался до города. Она проголодалась, её забавляли изумлённые лица прохожих, её разбирало любопытство.

— Куда ты меня везёшь? — спросила цыганка, прижавшись к судье. Не сказать, чтоб Фролло вызывал у неё столь нежные порывы, просто бедняжка боялась ненароком свалиться на мостовую.

— Ко мне домой, — ответил Жеан. — Ведь ты же сказала, что голодна, а у меня на кухне найдётся, чем закусить.

Верховный судья на один день забыл о должностных обязанностях, полностью посвятив своё время Эсмеральде. Едва ли ему пришлось об этом жалеть. Цыганка, в свою очередь, извлекала из создавшегося положения все возможные для себя выгоды. Её занимало всё: слуги, повиновавшиеся малейшему знаку, поклоняющиеся ей, словно госпоже, новое окружение, бросаемые на неё украдкой взгляды. Здесь она была гостьей, и гостьей желанной. Никогда не страдавшая отсутствием аппетита, цыганка разделила с Жеаном сытный обед, приготовленный расторопной прислугой, уплетая буквально за обе щеки. Эсмеральда поглощала яства, от которых прежде ей доставался разве что соблазнительный аромат, и ей казалось, будто она никогда не утолит голод.

Но только если потребность в пище легко могла быть удовлетворена, то заглушить другой голод, вызванный зовом крови, далеко не так просто. И, когда рука с меткой зла на ладони снова коснулась её запястья, цыганка не отстранилась, позволив судье делать с нею то, что он хотел, и чего втайне желала она. Возмутившаяся частичка разума тотчас заглохла под спудом первобытного инстинкта, не стесняемого чрезмерной строгостью нравов плясуньи. Если бы Гренгуар увидел их в тот час, то убедился бы в справедливости изречения: «Solus cum sola non cogitabuntur orare «Pater noster»*. Однако уединение Жеана и Эсмеральды никто не потревожил, предоставив им постигать сложную науку любви.

Цыганка, привыкшая жить одним днём, не задумывалась о будущем. В перспективе её ожидало замужество с кем-то из таборных мужчин или, возможно, бродяг. На иную партию рассчитывать ей вряд ли приходилось. Впрочем, семейное гнездо девушку, в отличие от сверстниц, совершенно не волновало, несмотря на всё более возрастающую с каждым годом вероятность остаться старой девой. В то время как иные в её возрасте погрязали в домашних делах и нянчили младенца, а то и двух, она не подпустила к себе ни одного из мужчин. Те, кто пытался посягнуть на её невинность, сталкивались с угрожающе нацеленным в грудь кинжалом, мгновенно извлекаемом из складок одежды, и взором дикой кошки. Подобное сопротивление отбивало у наглецов всякую охоту продолжать атаку. Такая тактика привела к тому, что за цыганкой закрепилась репутация девушки не без странностей. В самом деле, среди бродяжек особы, столь свято блюдущие чистоту, встречались нечасто.

Эсмеральде не хотелось терять свободу, подчинившись мужу, хозяину и господину. Её не прельщала извечная судьба замужних женщин, знатных и бедных, ставших покорной тенью супругов, терпящих их самодурство, а зачастую и побои. Ведь неспроста же поучало старинное фаблио**, которое и теперь ещё напевали жонглёры, потешая публику:

Взглянула косо — врежь ей в глаз,

Чтоб впредь коситься зареклась,

Поднимет шум и тарарам —

Ты ей, злодейке, по губам!

А кто не поступает так,

Тот сам себе заклятый враг.