Мечта, любовь и море (СИ)

Семен, сокращая путь, добрался до Шляхового с противоположной стороны села на колхозной попутке через поле, которое, как белое посеребренное солнцем море, простиралось до таинственных очертаний синего горизонта. Он впервые ощутил трепетную и услаждающую душу радость побывки на отчей земле. Курсант с восторгом рассматривал утопавшие в глубоком снегу черные неприглядные скелеты деревьев, вдыхал, к удивлению, приятный запах дыма, вьющегося над белыми крышами хат. А когда переступил отчий порог и увидел родителей, то незаметно сглотнул подступившие к горлу слезы и понял, что такое тепло покинутого родного гнезда. Семен, не раздеваясь, преподнес отцу теплую тельняшку, матери — кофту. Он не сдержался и показал родителям красивые бусы из янтаря для Оли.

— Ох, какая красота! — пришла в восторг мать, а в следующий миг, насторожившись, спросила: — А где ты денег взял на такое дорогое украшение?

— Я эти бусы сам изготовил, больше трех месяцев вытачивал в мастерской, шкурил, шлифовал…

Мать бережно подняла бусы и стала с еще большим удивлением их рассматривать.

— Это же как нужно любить, чтобы столько трудиться… чтобы так сделать… — с доброй завистью промолвила она и посмотрела на отца.

— Все, мать, отдай подарок и не задерживай, — с улыбкой сказал Захар. — Ты не видишь: он одним глазом на нас смотрит, а другим — в окно…

— Какая улица, он же… ты, Сема, сначала поешь…

— Я потом, мама, потом посидим, извините… — и, взяв у матери бусы, Семен открыл дверь в сени.

…Еще едва юноша подошел к знакомой хате, как дверь распахнулась и навстречу Семену выбежала Оля в новом зеленом пальто и в белом цветастом платке.

— Я все окна проглядела, — осматривая курсанта с ног до головы, сказала она. — Сема, мне даже не верится, что ты уже здесь, что ты рядом.

— Оля, Олечка, как же я соскучился по тебе.

— А я еще больше…

Юноша и девушка, не выдержав ничтожного расстояния, прильнули друг к другу. "Господи, как же я тебя люблю", — мысленно сказал Семен, боясь, что сердце вырвется из груди и улетит птицей в освещенное солнцем голубое небо.

Счастливые Семен и Оля часто гуляли по утоптанным, а то и переметенным снегом улицам села, которое за его обширные размеры называли "Варшавой". Многие ребята при встрече с непреодолимой завистью глазели на юношу в черной флотской форме, которая неотразимо привлекательно смотрелась на фоне белого снежного покрова. Они не могли глаз отвести от шинели офицерского фасона с двумя рядами золотистых пуговиц, из-под ворота которой выглядывала тельняшка, от шапки, украшенной кокардой с якорем, и расклешенных брюк со строгими стрелками. Даже нерадивые парни, с которыми перед поездкой в Балтиморск Семен подрался, миролюбиво пожали ему руку и поинтересовались мореходкой. Но как восторгалась при этом Оля и как радовалась при встречах с подругами! Она даже умудрялась, расстегнув верхние пуговицы пальто, похвастаться перед ними янтарными бусами. А те невольно осаждали взглядами статного курсанта, шепча ей на ухо: "Вот тебе повезло, так повезло… Какая ты счастливая…"

Особенным событием стал рождественский вечер, когда Семен и Оля с большой шумной компанией парней и девушек отправились колядовать. А затем, оставшись одни, они, счастливые, бродили под светлой, словно торжествующей высью. Курсант обещал снять девушке с неба самую яркую звезду.

Десять дней каникул пролетели, словно десять минут. Прощаясь с Семеном у ворот, Оля будто провожала его не в мореходку и даже не на предстоящую воинскую службу, а на войну — прижалась к нему крепко и долго не отпускала, увлажняя плечо слезами.

После расставания Семен, сопровождаемый родителями, шел молча — тяжелый ком застрял в горле.

— Оля тебя, сын, очень любит, — утирая слезы, нарушила тишину мать. — Она тебя обязательно дождется.

— Да, хорошая девушка, — сказал отец. — Она, я вижу, сама с тобой готова отправиться хоть на флот, хоть на край земли.

Семен вздохнул и улыбнулся, окинув родителей благодарным взглядом.

На несколько минут, которые оставались до отправления автобуса, юноша в флотской форме, на этот раз не обращая внимания на смотревшие на него широкие окна сельсовета, забежал в дом отца Павла.

— Нелегкое время наступает для тебя, мой родной, — сказал с болью священник. — Но ты помни мои слова: всегда в трудные часы испытаний молитвенно обращайся к Богу, никогда не забывай, что ты православный христианин, живи по-Божьему и Господь будет с тобой. — А о чем-то подумав, попросил: — Подожди, Сема, я сейчас…

Игумен Павел засеменил в другую комнату и вскоре вернулся, держа на ладони небольшой потускневший крестик с отломленным ушком.

— Он мне особенно дорог — прошел со мной всю войну, а точнее, я с ним, — голос священника тревожно задрожал. — Я хочу тебе, будущему воину, его передать.

— Так у меня, батюшка, уже есть крестик, — сказал Семен, приложив руку к сердцу, у которого в нагрудном кармане хранилась святыня.

— Ты свой вскоре подаришь близкому, убитому горем, человеку, а этот, мой подарок, возьми себе.