Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени

Что касается «естественного состояния», то это по определению затруднительное положение, при котором нет эффективного правительства, регулирующего поведение. Поэтому каждый будет делать, что ему нравится, по крайней мере так пессимистично предполагал Гоббс. Идея о том, что дурное поведение в гоббсовском естественном состоянии должно процветать, стала популярной темой комедий того времени: «В отношении женщин все мы находимся в естественном состоянии, – зубоскалил один пьяница, – каждый мужчина против другого, как бы мы ни притворялись»[243]. Возможно, именно для того, чтобы подчеркнуть хаос такого состояния, Гоббс отмечал, что «понятия правильного и неправильного… не имеют здесь места»[244]. Однако такой способ изложения вводил в заблуждение, поскольку, согласно Гоббсу, законы Бога вечны и должны применяться во всех ситуациях. Итак, строго говоря, в естественном состоянии существует различие между правильным и неправильным; просто никто этого не замечает.

В книге, опубликованной через шесть лет после оксфордского постановления, Джон Локк, помнивший, какой фурор вызвали труды Гоббса, постарался недвусмысленно сформулировать, что «естественное состояние имеет закон природы, которым оно управляется и который обязателен для каждого»[245]. Гоббс избавил бы себя от многих неприятностей, если бы написал так же ясно, как Локк, поскольку и сам так думал. Вероятно, он пренебрег этим, поскольку хотел прежде всего испугать людей, подчеркнув анархию, которая будет преобладать при отсутствии правительства.

Третья «нечестивая доктрина», названная в постановлении, звучала так: «Владения и сила дают право на правление, а успех в деле или предприятии провозглашает его законным и справедливым»[246]. Это обвинение, возможно, первоначально было предъявлено Гоббсу из-за его очевидного отказа поддерживать роялистов в английских гражданских войнах после того, как их дело было проиграно. На последних страницах «Левиафана», которые он написал во второй половине 1650 г., через полтора года после казни Карла I, Гоббс косвенно затронул спорный вопрос о верности режиму Кромвеля. Следует ли повиноваться узурпатору, свергнувшему власть государя? Из его ранних политических трудов было ясно, что преданность – цена, которую нужно заплатить тому, кто способен защитить граждан, эта же мысль повторяется в конце «Левиафана». Согласно Гоббсу, когда сила неоспоримо находится на стороне захватчиков, а следовательно, они располагают бóльшими возможностями поддерживать мир, следует подчиниться новой власти. В 1650 г. это был режим, казнивший короля. Но из этого не следует, что для Гоббса успех восстания задним числом оправдывает цареубийство или любые иные прегрешения в прошлом. Верность режиму не требует одобрения методов, которые привели его к власти. Между тем, как отмечал Гоббс, «вряд ли есть какое-нибудь государство в мире, начало которого можно было бы по совести оправдать»[247].

Гоббс не заявлял о каком-либо общем принципе, оправдывающем силу. За исключением одного очень особого случая, сила даже не дает права на правление, потому что, строго говоря, лишь согласие народа придает режиму легитимности. «Верховная власть, – как сказал Гоббс в “Левиафане”, – возникает из соглашения»[248]. Как только кромвельский режим достаточно окреп для выполнения обязанностей правительства, согласие на такое правление стало целесообразно. Таким образом, сила – это необходимое предварительное условие права на правление, но обычно недостаточное. Особое исключение – случай Бога. Гоббс писал, что право Бога господствовать над людьми – помимо иудеев, с которыми он заключил отдельный завет, – «должно быть произведено… из Его непреодолимого могущества»[249].

В начале 1652 г., через год после публикации «Левиафана», Гоббс вернулся в Англию после более чем десятилетия добровольного изгнания, проведенного во Франции. Его первой новой публикацией был преимущественно научный трактат De corpore («О теле»), существенная часть которого была написана задолго до этого. Наряду с естественнонаучными вопросами труд включал математику, немного логики, немного метафизики – в аристотелевском смысле, то есть трактовку фундаментальных понятий, описывающих мир, таких как причина, следствие, тождественность, пространство и время. Там содержались материалы о движении, тяготении, оптике, чувственном восприятии, животных, звездах, тепле, погоде и другие темы. Двадцатая глава, посвященная геометрии, была интеллектуальной катастрофой. Все остальное в книге давно забыто.