Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени

Готфрид Лейбниц, немецкий энциклопедист, который обычно находил что-то стоящее в воззрениях каждого, можно сказать, достиг компромисса в вопросе о врожденности. Как и Декарт, он настаивал на том, что необходимые истины, такие как математические, «доказываются изнутри»[450]. Лейбниц не мог удержаться от того, чтобы назвать такие суждения врожденными, но для него это не исключало их изучения: «Истины о числах находятся в нас, и тем не менее мы узнаем их»[451]. Оказывается, Лейбниц подразумевает под «врожденным» «внутреннее»: внутренняя способность, а не восприятие внешнего мира, – вот что мы используем, чтобы распознавать и доказывать такие истины. Как отмечал Лейбниц, Локк соглашался с этим[452]. Тем не менее Лейбниц был более оптимистичен, чем Локк, в отношении масштабов этой внутренней способности. Лейбниц был убежден, что она дает нам множество «доказательных знаний», то есть систематичных и дедуктивных доказательств, во всех областях, в то время как Локк, как мы сейчас увидим, думал, что у нас их довольно мало.

Поскольку Локк верил в новый «механистический» взгляд на мир, согласно которому природа – это машина, поведение которой следует объяснять движениями ее частей, он рассматривал знание часовщиком устройства своих часов как идеальный пример естественных знаний. Если бы мы были знакомы с природными веществами так же, как разработчик очень сложных часов в Страсбургском соборе знал свое творение, мы могли бы достичь «совершенной науки о природных телах»[453]. Если бы мы могли открыть форму, размер, сцепление и движение «мельчайших составных частиц»[454] любых двух физических объектов, мы могли бы предсказать их влияние друг на друга с такой же уверенностью, «как мы знаем теперь свойства квадрата или треугольника»[455].

Если бы мы знали механические свойства частиц ревеня, цикуты, опия и человека, как часовщик знает механизм часов, благодаря которому часы ходят, и строение напильника, который при трении о части некоторых колесиков изменит их форму, мы были бы в состоянии предсказать, что ревень прочистит, что цикута убьет, а опий усыпит человека, как часовщик может сказать наперед, что положенный на маятник клочок бумаги будет мешать часам идти, пока его не удалят, и что при стирании какой-нибудь мелкой части часов напильником весь механизм совершенно утратит способность к движению и часы остановятся. Быть может, узнать о растворимости серебра в крепкой водке, а золота – в царской водке (а не наоборот) было бы при этом так же нетрудно, как слесарю нетрудно понять, почему поворот одного ключа отпирает замок, а поворот другого – нет[456].

К сожалению, было бы напрасно искать такие «научные»[457] знания, писал Локк, поскольку они всегда будут вне досягаемости для нас. Во многом это связано с тем, что наши чувства просто не настолько совершенны, чтобы исследовать мельчайшие части вещей, а также из-за трудного для понимания влияния тел, находящихся слишком далеко, чтобы мы могли их обнаружить, и других проблем.