Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени

В одном отношении пессимизм Локка звучит мрачнее, чем он есть, и просто отражает иную, чем наша, терминологию его времени. «Наука», по крайней мере в учебниках по философии того времени, означала совокупность необходимых истин, которые можно продемонстрировать так же, как теоремы геометрии. В настоящее время мы не требуем такой математической определенности от эмпирической науки, и потому этот недостаток не является большим разочарованием. В действительности это было не так и для Локка, поскольку он полагал, что в «экспериментальной философии» можно достичь большого прогресса и он уже достигается, что убедительно свидетельствует о его осуществимости (хотя и не полной уверенности), чего вполне достаточно для практических целей. На самом деле, добавлял Локк, нам повезло и это признак божьей мудрости, что у нас нет гораздо более острых чувств и «глаз-микроскопов»[458], позволяющих воспринимать мельчайшие измерения вещей. Если бы мы обладали этими качествами, нас бы постоянно отвлекали самые тихие звуки и мешали нам заниматься своими делами. Например, если бы, глядя на часы, мы видели все тонкости их работы, то были бы не в состоянии ими пользоваться и определять время. И, похоже, это не шутка.

Сегодня мы много знаем о «мельчайших составных частях» материи. Частично благодаря более совершенным приборам, но в основном благодаря тому аспекту науки, который Локк явно недооценил, а именно формулированию и проверке теорий. В конце концов разница между Ньютоном и современными учеными заключается не только в том, что у последних есть более впечатляющие микроскопы. Тем не менее это улучшенное знание микромира не позволяет нам сделать вывод о взаимодействиях тел таким образом, каким математик может продемонстрировать «свойства квадрата или треугольника». Прикладная физика – это не совокупность необходимых истин, подобно чистой математике, и тем более это не такие знания, которыми обладает часовых дел мастер о своем творении. Итак, Локк ошибался в двух отношениях: он был неправ, что мы никогда не сможем исследовать микроскопический мир, и ошибался в отношении того вида знаний, который мы получили бы, если бы могли. Беда в том, что Локк разрывался на части. С одной стороны, он был уверен, что микроструктура материи является ключом к ее поведению; с другой – он находился под влиянием идеи древних греков о том, что геометрия – это образец знания. Именно из-за этого ему было трудно понять, какой должна быть настоящая физическая наука.

В то время как, согласно Локку, такая наука всегда нам недоступна, наука о морали вполне возможна. Мораль, как он полагал, можно свести к вопросу демонстрации, хотя, когда один друг пригласил его провести такие этические демонстрации, Локк сослался на занятость[459]. Однако Локк в общих чертах пояснил, что имеет в виду:

Положение «Где нет собственности, там нет и несправедливости» столь же достоверно, как и любое доказательство у Евклида: ибо если идея собственности есть право на какую-нибудь вещь, а идея, которой дано название «несправедливость», есть посягательство на это право или нарушение его, то ясно, что, коль скоро эти идеи установлены таким образом и связаны с указанными названиями, я могу познать истинность этого положения так же достоверно, как и того, что три угла треугольника равны двум прямым[460].

Но, несомненно, Локк в очередной раз был введен в заблуждение своим восхищением геометрией, поскольку такой образ мышления подталкивал бы нас к поиску ответов на этические проблемы в словопрениях. Как заметил в своей записной книжке молодой Джордж Беркли, по мнению Локка, «чтобы продемонстрировать мораль, нужно только составить словарь и посмотреть, какие слова в него попадут»[461]. Сложно представить себе, как это могло бы помочь ответить на трудные вопросы о поведении, которые, по словам Локка, отчасти побудили его написать «Опыт».

Определение, данное Локком знаниям вообще, опять же к сожалению, больше подходит для математических и других необходимых истин, чем для многих других тем: