Мечтатель Стрэндж

Лазло догадался, что женщина имела в виду Сарай и того, чья она дочь.

– Я одного не понимаю, – сказал он, готовясь уходить. Ему казалось, что главная загадка напрямую связана с божьими отпрысками. – Сарай сказала, что в тот день в яслях их было тридцать.

Эрил-Фейн быстро опустил взгляд на руки. Его скулы заходили желваками. Лазло было неловко продолжать этот кровавый допрос – и он сомневался, что действительно хочет услышать ответ, – но тема слишком важная, чтобы в нее не углубляться. – И хотя это… немало, их должно было быть гораздо больше.

Он представлял ясли как ряды одинаковых колыбелек. Поскольку он не был в цитадели и не видел, что там все из мезартиума, в его голове возник образ грубых деревянных кроваток – немногим больше открытых ящиков, – как те, в которые укладывали маленьких сирот монахи в аббатстве.

Вот что не давало Лазло покоя как выпавший зуб. Он сам был в ряду младенцев в одинаковых колыбельках и делил свое имя с бесчисленным количеством других найденышей. Их было много – много Стрэнджей, – и… с каждым днем становилось только больше.

– Что насчет остальных? – спросил он, переводя взгляд с Эрил-Фейна на Азарин, а потом на Сухейлу, которая, как он подозревал, и сама являлась матерью одного из отпрысков. – Тех, кто уже подрос? Если Мезартим занимались этим все те годы…

«Этим»? Он вздрогнул от собственного малодушия, оттого что использовал настолько бессмысленное слово, чтобы затушевать безобразную истину. Размножались. Вот что они делали, верно?

Но зачем?

– За два столетия, – не унимался он, – там должны были быть тысячи детей.

Их лица одинаково помрачнели. Лазло видел: все понимают, о чем он говорит. Они могли бы вмешаться, спасти его от прямого вопроса, но дружно молчали, поэтому он просто выпалил:

– Что случилось с остальными?

Сухейла ответила безжизненным голосом:

– Мы не знаем. Мы не знаем, что боги с ними сделали.

49. Завеса грез

Тиона Ниро не ждал прекрасный сон. Напротив.

«Вряд ли это тебя убьет, – сказал Стрэндж. – Но точно изуродует». Тион хорошо помнил шутку – произнесенную столь легкомысленным, дразнящим тоном, – пока наполнял очередной неблагоразумный шприц духом из своих перенапряженных вен. А что делать? Ему нужна новая партия азота, контрольная, и побыстрее. После вчерашних… необъяснимых… результатов.

Он тщательно помыл всю стеклянную посуду и инструменты. Обычно для таких мелких поручений у него был помощник, но Тион слишком ревностно относился к своему секрету, чтобы впускать чужих в лабораторию. К тому же, будь у него помощник, он бы все равно сам занялся мытьем колб. Только так можно убедиться, что в формуле не участвовали никакие примеси и никакой неизвестный фактор не мог повлиять на результат.

Ниро всегда избегал мистической стороны алхимии и сосредотачивался только на науке. На этом основывался его успех. Эмпирическая реальность. Результаты – повторяемые, проверяемые. Твердая истина, которую можно потрогать руками. Даже читая небылицы из «Чудес на завтрак», он пытался добыть в них подсказки. Тион гнался за наукой – хотя бы за ее намеками, за пылью, слетевшей с гобелена чудес.

И когда он перечитывал сказки, это все еще считалось исследованием.

Читая их, чтобы заснуть – привычка, скрывавшаяся так же яростно, как секрет азота, – порой он впадал в грезы, которые казались более мистическими, нежели материальными, но, в конце концов, это же сказки, и только в эти мгновения его разум выходил из оцепенения. Что бы это ни было, к утру оно исчезало.

Но утро пришло. И пусть здесь нет окон, чтобы это подтвердить, у Тиона имелись неуклонно тикающие часы. Солнце взошло, и Ниро покончил со сказками. Теперь он дистиллировал азот, как и сотни раз прежде. Так почему же эта мерцающая завеса грез опустилась на него сейчас?

Парень встряхнулся. Что бы ни отвечало за результаты его экспериментов, в этом не было ничего мистического, как и в самом мезартиуме или духе. Всему есть научное объяснение.

Даже «богам».

50. Впереди еще весь день

Сарай в цитадели и Лазло в городе чувствовали, как их тянет друг к другу, словно между их сердцами протянулась нить. И еще одна – между губами, которые едва успели познать, что такое поцелуй. И третья – между низом животов, где заворошились новые соблазны. Нежные, настойчивые, безумные, манящие. Если бы только они могли собрать эти нити и притянуть друг друга ближе, ближе, пока наконец не встретятся!

Но впереди еще весь день, прежде чем снова наступит время для снов.

Проснувшись после своего первого поцелуя, все еще румяная от волшебства необычайной ночи, Сарай ощущала себя бодрой и оживленной новой надеждой. Мир казался прекраснее, менее жестоким – как и будущее, – поскольку теперь в нем был Лазло. Девушка нежилась в кровати, проводя пальцами по собственной улыбке, будто та впервые оказалась на ее губах. Она чувствовала себя обновленной – уже не непристойность, от которой воротило даже призраков, а поэма. Сказка.

На волне сна все казалось возможным. Даже свобода.

Даже любовь.