Мечтатель Стрэндж

По очевидным причинам ее прозвали Костром. В то время как маленький Ферал приносил неудобства, маленькая Руби владела более опасным даром, обостренным изменчивостью ее характера. Хорошо, что их няни уже были мертвы. Призраки не возгорались, как и мезартиум, так что риска, что она сожжет всю цитадель, не было.

– Сухенькая, – пропела девушка и не соврала. Ее нетронутые огнем волосы снова растрепались, все еще потрескивая от движения пламени, и Сарай знала: если к ним прикоснуться, на ощупь они будут как кучка угольков, равно как и голая кожа девушки. Она покачала головой, радуясь, что Спэрроу пропустила это зрелище.

Ферал до сих пор стоял к ним спиной.

– Скажи, когда можно будет смотреть, – попросил он скучающим тоном.

– Только зря сорочку сожгла, – упрекнула Сарай Руби.

Та пожала плечами:

– Какая разница? Мы все равно не доживем до того дня, когда они закончатся.

Ее тон был таким безмятежным, небрежным, что эти слова пробили все преграды Сарай и пронзили сердца. Потрясли больше, чем ледяной дождь.

«Мы все равно не доживем…»

– Руби!

Ферал, поразившись не меньше, обернулся, наплевав на то, что девушка голая:

– Ты действительно так считаешь?

– А вы нет? – Руби выглядела искренне изумленной. Сухая от огня, прекрасная, нагая, голубая, она чувствовала себя вполне естественно в таком виде. Голубая как опал. Голубая как васильки, крылья стрекозы или весенние – не летние – небеса. Как и все они.

Голубые, как пять трупов, ожидающих своего часа.

– Вы действительно думаете, что мы здесь состаримся? – спросила она, переводя взгляд с одного на другую и показывая рукой на окружающие их стены. – Да вы шутите! Неужели вам представляется такое будущее?

Сарай моргнула. Сама она не позволяла себе задаваться таким вопросом. Они делали все, что было в их силах. Повиновались Правилу. Порой ей почти верилось, что этого достаточно.

– Многое может произойти, – сказала девушка – и услышала, как ее голос частично исказился сомнением, как невыносимо слабо он прозвучал.

– Например? – вздернула бровь Руби. – В смысле помимо смерти.

Сарай не смогла ничего придумать.

13. Чистилищный суп

Сарай выскользнула из липкой мокрой сорочки и позволила ей приземлиться на пол гардеробной. Сбившийся в кучу серый шелк на голубом металлическом полу. Голубые пальцы, голубые ноги, голубое отражение в голубом зеркале, которое было сделано не из стекла, а снова из мезартиума, отполированного до блеска. Единственное, что не было голубым, это ее волосы – рыжевато-коричневые, как корица – и белки глаз. Зубы тоже, если бы она улыбалась, но не сегодня.

«Мы все равно не доживем до того дня, когда они закончатся», – сказала Руби.

Сарай окинула взглядом ряд сорочек, висевших на тонких крючках из мезартиума. Их было так много, и все красивые. Да, это нижнее белье, но они с Руби и Спэрроу предпочитали его альтернативе: платьям.

Единственная одежда в цитадели, которая у них была или когда-либо будет – как и единственная жизнь, которая у них была или когда-либо будет, – наряды мертвых богинь.

По размерам гардеробную превосходила разве что гостиная. Платьев были десятки – все они слишком роскошные и слишком пугающие. Атласные, бархатные и тесные наряды, украшенные драгоценными камнями или отделанные мехами с головами зверей с оскалом и стеклянными глазами. У одного платья юбка была в форме клетки, вырезанной из китовой кости, у другого подол сшит из сотен крыльев голубок. Лиф из чистого сусального золота напоминал панцирь жука, а широкий воротник был сделан из хребтов ядовитых рыб с крошечными зубками, вшитыми в узор как жемчужины. Там были головные уборы и вуали, корсеты с кинжалами, спрятанными в шнуровке, и элегантные плащи, а также высокие сапоги на каблуках, высеченных из эбенового дерева и коралла. Все это выглядело безвкусным, тяжелым и жестоким. Для Сарай это была одежда монстра, который пытался выдать себя за человека.

Что ушло недалеко от истины. Монстром являлась Изагол – богиня отчаяния.

Ее мать, погибшая пятнадцать лет назад.

У Сарай было много воспоминаний об Изагол, но ни одно из них не принадлежало ей. Она была слишком маленькой – всего два года отроду, когда это случилось. Это. Резня. Блеск клинков и лужи крови. Конец одного мира и начало другого. Ее воспоминания о матери были вторичными, заимствованными у людей, которых она посещала по ночам. В одних богиня была жива, в других уже мертва. Ее убили в переливчатом зеленом платье, украшенном нефритом и крыльями жуков. Сарай настолько походила на эту женщину, что образ ее трупа служил пророчеством собственной смерти. Во всем, кроме черной полосы, которую Изагол рисовала поперек глаз, от виска до виска, словно тонкую маску.

Сарай изучала полку с мамиными красками и духами. Горшочек с ламповой сажей стоял на месте, нетронутый за все это время. Сарай им не пользовалась. У нее не было желания еще больше напоминать богиню отчаяния.