Мечтатель Стрэндж

Говорил он пренебрежительно, но Сарай видела, что парень тоже взволнован. Эти люди чужаки. Что их пятерка знала об остальном мире и возможностях его жителей? Ничего.

Они сидели на садовой террасе, расположенной на верхушке огромной груди серафима, простиравшейся от плеча к плечу и открывавшей вид на весь город, включая Пик. Ребята беспомощно наблюдали, как вереница пятнышек спускается по склону и исчезает в городе. Сарай замерла между сливами, вцепившись в балюстраду, ее руки дрожали. По ту сторону не было ничего, кроме пустого воздуха – падение вниз на крыши имело бы смертельные последствия. Ей стало не по себе от такой близости к обрыву. Девушка еженощно спускалась в город с помощью своих мотыльков – но это совсем другое. У мотыльков были крылья. У нее – нет. Она осторожно шагнула назад и взялась за крепкую ветку.

А вот Руби безрассудно перегибалась через перила.

– Как думаете, где они сейчас? – спросила она. Затем сорвала сливу и кинула ее так далеко, как только могла. Спэрроу ахнула. Все наблюдали, как фрукт дугой падает вниз.

– Руби! Что ты творишь?! – воскликнула Спэрроу.

– Может, попаду в одного из них.

– Но Правило…

– Правило! – фыркнула Руби, закатывая глаза. – Думаешь, они не падают сами с деревьев? О, смотрите, слива! – Она сделала вид, что подбирает что-то с земли и рассматривает, а затем подняла голову вверх. – Должно быть, там кто-то есть! Убьем же их!

– Сомневаюсь, что слива выдержит такое падение, – заметил Ферал.

Руби одарила его, пожалуй, самым уничижительным взглядом, который когда-либо существовал. А затем неожиданно рассмеялась, схватившись за живот и согнувшись пополам.

– «Сомневаюсь, что слива выдержит такое падение», – спародировала она, расхохотавшись пуще прежнего. – А как насчет меня? – Руби перекинула ногу через балюстраду, и желудок Сарай ухнул вниз. – Как думаешь, я переживу такое падение? Вот это уж точно будет нарушением Правила.

Спэрроу снова ахнула.

– Прекрати! – обозлилась Сарай, отдергивая девушку назад. – Не будь дурой. – Она чувствовала, как паника пульсирует под ее кожей, и попыталась собраться. – Ферал прав. Пока еще рано беспокоиться.

– Беспокоиться никогда не рано, – встряла Минья, которая, в отличие от них всех, выглядела совершенно спокойно. Более того, она казалась восторженной. – Беспокойство побуждает к действиям.

– Каким еще действиям? – спросила Спэрроу с дрожью в голосе. Она посмотрела на сад, на элегантные арки галереи, через которые виднелся обеденный стол, на Ари-Эйла, замершего на том же месте, где оставила его Минья. Легкое дуновение ветра потревожило завесу из виноградных лоз – единственную преграду между улицей и помещением. – Нам не спрятаться. Если бы мы могли просто закрыть двери…

«Двери» цитадели ничем не походили на вырезанные вручную деревянные изделия, о которых Сарай знала благодаря ее путешествиям в город. Они не распахивались и не запирались. Не закрывались на замок или засов. Они вообще не считались предметами – просто отверстия в гладком мезартиуме. По крайней мере те, которые остались открытыми. Закрытые же тоже были не дверьми, а лишь гладкими продолжениями стены, поскольку, когда цитадель была «жива», металл попросту образовывал проем, а затем плавно соединялся.

– Если бы мы могли закрыть двери, – медленно напомнила ей Минья, – это значило бы, что мы можем контролировать мезартиум. В таком случае мы были бы способны на гораздо большее, чем закрыть двери.

В ее тоне чувствовалась кислота. В сердце Миньи, дочери Скатиса, всегда гноилась горечь оттого, что она не унаследовала его силу – единственную, которая могла бы их освободить. Дар встречался очень редко, и Корако пристально следила за детьми, пытаясь увидеть его признаки. За все годы работы Старшей Эллен в яслях он проявился лишь раз, и Корако тут же забрала ребенка.

Мезартиум необычный металл. Он абсолютно непреклонен: непроницаемый, неприступный. Его нельзя порезать или проколоть; еще никому не удавалось оставить на нем что-то больше царапины. Он не плавился. Даже самый жаркий огонь и самый сильный кузнец не смогли проделать в нем брешь. Даже пламя Руби не действовало. Тем не менее по желанию Скатиса металл сморщивался, колебался и преобразовывался с текучестью ртути. Твердый и прохладный, он, однако, плавился под чужой волей, и создания, за которых Скатису дали прозвище «бог монстров» вместо простого «бог металла», были во всех отношениях живыми существами.

Чудищ из мезартиума было четверо, по одному на каждый гигантский металлический блок по краям города. Разалас был его любимчиком, и хотя жители Плача понимали, что монстр на самом деле был металлическим оживленным разумом Скатиса, но этот факт затерялся в их страхе. Ужас перед ним создавал его сущность, и Сарай их понимала. Уже тысячу раз она встречала его в чужих снах, и даже ей было трудно поверить, что в действительности монстр не живой. Цитадель в небе тоже казалась одушевленной. В те времена любой, кто поднимал голову, рисковал наткнуться на ответный взгляд ее огромных непостижимых глаз.